История одной макулатуры
…И снова черновик, и засмеяться,
и строчки слабые стереть…
Мне, чтобы выжить, нужно состояться,
а чтобы состояться, умереть.
Совершенство, не убивай меня, не спеши,
я и сам для себя не фамильная драгоценность,
а случайная брызга Твоей души,
но без части страдает целость…
Не выбрасывайте черновики,
это жизнь –
не выбрасывайте, подождите,
дайте им подышать у ночной реки.
Не выбрасывайте.
Сожгите.
Мемуары – не мой жанр (или пока еще), но куда деться от памяти? Все написанное есть память. Сама жизнь – память, в разрушении и созидании, в утрате и обретении – поток памяти, создающий иллюзию течения времени…
Две тысячи восьмой год. Застольный разговор в малознакомой компании. Меня представляют солидной, самоуверенной бизнес-даме.
– Владимир Леви?.. А-а, книгу вашу читала когда-то. «В погоне за мыслью», кажется.
– «Охота за мыслью».
– Вот-вот, охота. Ну и как вы, поймали мысль?
Хотелось ответить: а как же, прямо за…
Сказал:
– Не поймал, зато согрелся.
«Охота за мыслью» (ОМ) и в самом деле оказалась для меня книгой разогревательной. Нащупывание тем, поиск авторского лица, прочувствование адресата, пробы стилей, интонаций, дистанций…
Собеседница Ольга Катенкова – Но не проба пера: до ОМ вы успели опубликовать несколько очерков, замеченных публикой; в них и стихи ваши уже проклюнулись.
– Да, начинал уже опыты гибридизации жанров.
– «Под глухой и мерный рокот эскалатор, серый робот, разлучить скорей стремится человеческие лица… Мимо негра цвета кофе проплывает римский профиль... Поручни, как анаконды, под ладонями Джоконды… О догнать бы, заглянуть бы в лица-мысли, лица-судьбы тех, что скрылись в тесноте на ступенчатом хребте…»
Этот стих открывал мой очерк о физиогномике в журнале «Знание – сила». Одна из сквозных тем, переходящих из книги в книгу. О тайне, являемой человеческим существом, о бесконечности, запечатленной в многообразии лиц и фигур…
– Научно-поэтический жанр не нов – припомнить хотя бы «Поэму о медицине» Ибн Сины или «О природе вещей» Лукреция… В ОМ, правда, в отличие от следующих книг, ни одного вашего стихотворения не обнаруживается.
– На то есть причина, сейчас расскажу…
Какие перья у психиатров?
Задумал ОМ, еще не зная ее будущего названия, я лет с 24-х, писать начал в 26, а вышла она, когда мне было 28. Печатало книгу московское издательство «Молодая гвардия». Научно-популярная редакция этого издательства выпускала тогда серию «Эврика» – книги об исканиях и достижениях в разных областях науки, написанные известными учеными. Я не был еще известен, только что защитил кандидатскую. Но меня все же, как подающего надежды, сосватали в «МГ» ребята из журнала «Знание – сила». Лена Сапарина и Анатолий Варшавский, оба авторы хороших книг, привели меня к своей приятельнице Людмиле Даниловне Антонюк, редактору «Эврики», и сказали:
– Это Володя Леви, психиатр с пером. Ему пора книгу делать.
– Хмм… Ну, давайте попробуем, – сдержанно сказала Людмила Даниловна, дама средних лет с короткой стрижкой и в громадных очках. Хрестоматийно-редакторская внешность. С перепугу Л.Д. показалась мне страшно свирепой, что потом оправдалось едва ли на пять процентов, а лицо ее без очков оказалось беспомощно добрым. Но это позже, когда мне довелось помогать ей врачебно…
– Пишите о чем хотите, лишь бы касалось вашей специальности, – сказала она высокомерным баском. – И чтобы интересно было широкому читателю. Название очень важно. Яркое, интригующее, и чтобы выражало суть книги. Ну, мы над этим поработаем вместе, – пообещала Л.Д. с мрачноватой улыбкой.
Так началась моя книжная жизнь.
– Начиная, уже знали, о чем и как писать, план книги был?
– О чем – знал: о том многом, что было интересно мне самому. Как – не знал еще, только чувствовал. Плана не было, пришлось его накатать: Л.Д. предложила мне срочно написать заявку на книгу и поглавный проспект – эти бумаги прилагались к моему издательскому досье.
– Вашу заявку должно было утвердить и включить в план издательское начальство?
– А как же. С обязательной в те времена «проверкой на вшивость» – подтверждением идеологического соответствия. Понятно было обеим сторонам, что это, как и поглавный проспект, лишь проформа, удостоверение на проходной. Что писать автор будет как получится, проспект свой может похерить – но все равно, чувство при подаче заявки было такое же, как при обыске перед входом на самолет.
«Давай мне мысль какую хочешь…»
Первый вариант написал за полтора месяца, глубокой осенью, сбежав из Москвы на берег Черного моря, к Кавказским горам, в Пицунду. Сбежал, бросив предложенную после аспирантуры заманчивую работу на институтской кафедре.
Жил посреди густой южной зелени в крохотном частном домике, в полном уединении, если не считать маленькую собачку и котенка, которых хозяйка, уехав, оставила мне на попечение. Питался хлебом, чаем и дешевыми местными мандаринами. Рядом было море, шум осенних штормов – и сосны, вековечные длинноиглые пицундские сосны. Неподалеку, в конце кипарисовой аллеи, посаженной францисканскими монахами, когда-то здесь обитавшими, – дивный средневековый храм, а чуть дальше – одетые снегом вершины…
Маленький деревянный столик, заваленный черновиками… Днями и ночами писал, иногда выбегал к морю под солнце или под луну…
Добавьте ко всей этой романтике состояние безумной влюбленности в Далекую Прекрасную Незнакомку, двадцать шесть лет, амбиции, писательскую неопытность, непонимание, как надлежит писать вещи большого объема для широкой аудитории – и вы, быть может, не слишком удивитесь тому, что первая рукопись первой моей книги была написана сплошь стихами.
– Триста с лишним страниц – за полтора месяца – сплошь в стихах?!
– С неотвязной мыслью, что Лермонтов в этом возрасте, в 26, уже состоялся, а через год погиб…
Получилась многосюжетная стихотворная пьеса про Вселенную Психики, где есть Планета Сознания, а на ней Империя Мышления, Страна памяти, Океан Подсознания, Королевство Эмоций и прочая, включая державу Вообразилию, которую потом независимо от меня придумал для детей Борис Заходер. В каждой главе были персонажи со своими характерами, воплощавшими, как у Метерлинка в «Синей птице», души вещей – только у меня не вещей, а систем и функций организма и психики. «Я – король Королевства Эмоций, Всемогущий Эмоционал. Кто тут в верности мне не клянется? Кто господство мое не признал?»
– А заявку и план в океане вдохновения позабыли?
– По плану все, только не прозой. Стихи на прозу не переводимы, а обратный перевод – сколько угодно.
– Убедительней всех у Пушкина: «О чем, прозаик, ты хлопочешь? Давай мне мысль какую хочешь: Ее с конца я завострю, Летучей рифмой оперю, Взложу на тетиву тугую, Послушный лук согну в дугу, А там пошлю наудалую, И горе нашему врагу!»
Сколько сумасшедших домов нужно миру?
– Душевное развитие состоит в убавлении неосознанности и прибавке осознанности.
– И обратное происходит: осознанное идет в подсознание, делается интуицией.
Сознание постоянно освобождается от себя.
Имир и Мири. Домашние диалоги
– Напомню, дело происходило во времена, когда любого человека, поведшего себя идеологически неправильно, могли сразу отправить за решетку или в психушку.
– Вторая половина шестидесятых, хрущевская оттепель только-только закончилась…
– Да, и впереди еще было вторжение в Чехословакию, процесс Синявского и Даниэля, афганская война, высылка Бродского…
«Молодая гвардия» была номенклатурным комсомольским издательством, и хотя на редакторских должностях там работали в большинстве люди симпатичные, расставаться со своими теплыми местами ни у кого желания не было. И когда молодой психиатр вместо ожидаемой научно-популярной, в меру веселой, но непременно серьезной и лояльной прозы выложил на стол растрепанную рукопись, кишащую рифмами…
Надо отдать должное Людмиле Даниловне – у нее был большой опыт работы с неадекватными авторами.
– ?..
– Как я и сам раньше еще убедился, подрабатывая литконсультантом в журнале «Семья и школа», почти все авторы, в жизни люди более-менее нормальные, в качестве авторов неадекватны. Особенно производители объемистых, пухлых текстов – тут уж просто не обойтись без диагноза.
– Вы всерьез?..
– В любое популярное печатное издание доинтернетных времен каждый день приходила громадная почта, поток писем. Среди разного прочего слали и рукописи – с надеждой их напечатать, а часто и с категорическим требованием. Рассказы, очерки, повести, романы, статьи, трактаты, стихотворения и поэмы, пьесы, сценарии, воззвания, манифесты и прочая, включая произведения, состоящие из ненормативной лексики. Первым весь этот вал принимал на грудь работник, называемый литконсультантом. Он должен был все это читать и фильтровать – отбирать немногое, что кажется подходящим для публикации, и передавать для рассмотрения в редакцию. А остальное отбраковывать.
– Представляю, сколько всякого… вам пришлось начитаться.
– В обязанности литконсультанта входила и переписка. Каждому автору, рукопись которого к публикации не принималась, нужно было написать личное письмо – отказ с объяснением. Делать это требовалось деликатно, так, чтобы автор не обиделся. Задача психотерапевтическая и, как я убедился, в подавляющем большинстве случаев не выполнимая, даже при самых изысканных словесных ухищрениях. Работа небезопасная: некоторые из получающих отказ склонны к мести.
– Так вот где вы нарастили врачебное терпение и отточили эпистолярное мастерство. Считается ли графомания психическим заболеванием?
– Не считается, иначе по всему миру пришлось бы понастроить столько сумасшедших домов, что их земля не вместила бы. Процентов девяносто книжной продукции подлежало бы свозу в клинические музеи, а интернет нужно было бы считать расширенным филиалом больницы Кащенко.
– Да ведь оно так и есть.
– Не будучи болезнью как таковой, графомания может (но не обязательно) быть одним из сопроводительных признаков какого-то душевного недуга или неизжитых комплексов, психопатии или психического заболевания, даже распада личности. В последнем случае, важно заметить, графомания есть знак того, что душа человека распаду сопротивляется.
– И вы, и другие авторы писали, что всякое творчество, в любом виде, даже самое беспомощное, может быть средством душевного оздоровления и саморазвития. Есть и термины для этого: арт-терапия, креатерапия – лечение искусством, лечение творчеством.
– Все так, да. Если человек творит нечто просто для себя или для своего ближнего круга – родных, друзей, знакомых – для тех, кому это может быть интересно и может нравиться – ради Бога. Самодеятельность – дело доброе и прекрасное, как оздоровительный спорт.
Но искусство – иное. Искусство – работа для круга дальнего…
Психология графомана, изученная подробно, приоткрыла мне нечто важное не только для графомана, но для любого человека, для каждого.
– ?..
– То, с чем человек себя глубинно отождествляет. Что потом я определял то как круг сверхценностей, то как зону неприкасаемости или избирательной некритичности, то как обитель внутренних идолов, заповедник бреда, забредье…
Неадекватность в самом важном, в сверхзначимом – удел всех живых. Вот и я сверхценное забредье свое в виде стихотворной ОМ приволок в «Эврику» пред ясные очи Людмилы Даниловны, удвоенные редакторскими очками. Плюхнул на стол толстую папку, ожидая диагноза.
– Вы хоть лирическую неожиданность эту свою попытались как-то смягчить? Предупредили Л.Д., сдавая рукопись, что она в стихах?
– Предупредил уже на месте. С учащенным сердцебиением, хриплым от хриплым от волнения голосом произнес приблизительно следующее:
– Извините меня, пожалуйста… Некоторое отклонение от первоначального заявочного синопсиса по ходу конкретной работы, вероятно, закономерно… Творческий процесс предъявляет специфические инновационные требования… Для раскрытия представленных в план-проспекте тем в их совокупности потребовались несколько неожиданные решения, в частности, изложение материала современных исследований мозга и психики в стихотворной форме, что нисколько не умаляет достоверности приводимых в работе фактов и их научных интерпретаций, а напротив, подчеркивает…
Л.Д. из этого бреда, как видно было, не все поняла, но слушала терпеливо.
Выдержала паузу. Долго листала мой опус взад и вперед, посверкивая тяжелыми очками. Цепко выхватывала тренированным взглядом одну строфу, другую…
В мозгу крысином электрод
вкусней, чем с сыром бутерброд;
педаль под лапой – дверца в рай:
жми – отпирай!
Еще одна пауза потребовалась Л.Д., чтобы обдумать, в какие слова облечь то, что она должна была мне сказать. Она даже закурила на рабочем месте, что редко себе позволяла.
– Так… Уважаемый Владимир Львович. Хорошо, что вы сдали рукопись несколько раньше срока. Вы, конечно, и сами понимаете, что это…
Вздохнула. Еще полистала рукопись. Еще раз вздохнула…
– ЭТО НЕ ПРОЙДЕТ.
Тихо сказала. Тихо и твердо. Взгляд устремила из-под очков куда-то мимо меня. То ли в окно, то ли на потолок.
Теперь паузу выдержал я.
Вообще-то я так и знал. Так и знал, что ЭТО мне завернут с порога. На что надеялся, непонятно. Безумие в чистом виде: изнасилование левого мозгового полушария правым.
Сидел, краснея, потея и все понимая.
И все же идиотски спросил:
– А почему?
Л.Д. проникновенно заулыбалась и тоном, каким говорят с душевнобольным, принялась объяснять, почему.
– У нас не редакция поэзии. И не редакция фантастики. Мы издаем научно-популярную прозу. С любой степенью художественности, мы это приветствуем, но только прозу, понимаете?.. Даже если это допустим, гениальные стихи, читать их как редактор я просто не имею права. Если их и напечатают, что практически исключено, широкий читатель, поверьте, их не прочтет. Понимаете?.. Короче говоря, ЭТО НЕ ПРОЙДЕТ. Принесите нам нормальную книгу. Договор можем пока не расторгать. Дадим вам отсрочку.
Сгреб папку в охапку, ушел. Примерно через полгода принес прозаический вариант – все то же самое, только другим мозговым полушарием. Рукопись не отвергли. Завернули на доработку. «Написано содержательно, но для широкого читателя слишком сложно. Попроще, пожалуйста. Издательство у нас молодежное», – настойчиво попросила Л.Д.
Я разозлился, решил в «МГ» больше не появляться. А через месяц-другой как-то сам собой написался принятый в печать вариант первого издания.
– А что сталось со стихотворным, он у вас сохранился?
– Нет. Сжег через пару недель.
– ?
– Дотла. В загородном лесу, ночью, на речном берегу. Костер был красивый.
– Копию хоть оставили на память себе и потомкам?
– Нет. Персональных компьютеров тогда еще не было, но даже если и был бы… Я и много другого своего посжигал. Убедился: что надо – в голове остается. Не в голове, так в душе.
Продолжение см. здесь
|
