к списку эссе
Я без скорлупы. Часть 2
Часть 1
Душа никак не может войти в лад со своим Творцом и вместе с тем чувствует Его, тянется к Нему. Она ничего не ждет и ни о чем не жалеет. Она хочет только забыться и уснуть… "Но не тем холодным сном могилы я бы так хотел навек уснуть, чтоб в груди дремали жизни силы, чтоб дыша вздымалась тихо грудь". То есть войти в полный лад с Божьим миром.
У Энтони де Мело я прочла такой разговор: "На вопрос, с чем можно сравнить просветление, Мастер ответил:
– Представь, что ты находишься в Пустыне и внезапно чувствуешь, что на тебя кто-то смотрит.
– Кто? – Скалы и деревья и горы.
– Жуткое ощущение. – Напротив, прекрасное, но поскольку это ощущение человеку непривычно, ему хочется убежать назад, к привычному миру людей – с его шумом, разговорами, смехом, – к миру, который отрезал нас от Природы и Действительности.
Вот оно что – это прекраснейшее чувство абсолютной полноты жизни, совершенного единства с миром нас пугает. Оно кажется нам пустотой, ужасом, потому что мы не можем обойтись без своей скорлупы, без той оболочки, которая нас защищает от нашей же бесконечности. Да, конечным, ограниченным быть легче, проще. Говорить с такой же как ты ограниченностью, огражденной скорлупой, куда проще и привычнее, чем с безграничностью. Нет, не слиться с Безграничностью, а противопоставить себя Ей в гордом самоутверждении:
И дик и чуден был вокруг
Весь Божий мир, но гордый Дух
Презрительным окинул оком
Творенье Бога своего,
И на челе его высоком
Не отразилось ничего
У того же Энтони де Мелло есть другой рассказ.
В монастырь пришел посетитель и спросил Мастера: есть ли Бог?
– Если ты хочешь, чтобы я был предельно честным с тобой, то я не стану отвечать, сказал Мастер.
Позже ученик спросил у Мастера, почему он не ответил.
– На этот вопрос нельзя дать ответ, – сказал Мастер.
– Значит ты атеист?
– Конечно нет. Атеист совершает ошибку, отрицая то, что нельзя выразить словами.
Выдержав паузу, чтобы смысл сказанного дошел до учеников, он сказал:
– Теист, напротив, делает ошибку, утверждая то, что нельзя выразить словами".
Так как же можно ответить на вопрос, есть ли Бог? Не выражая это словами?
Любовью, которая заполнила все твое существо, которая изливается из сердца каждый миг в ответ на Божью любовь такую же безмолвную, бессловесную, как твоя. Когда человек почувствует, что деревья, и горы, и звезды разговаривают с его душой, что они наполняют душу великим счастьем, что в разговоре с ними душа обретает, наконец, истинных собеседников, человек поймет ясно и неопровержимо, что Божий мир и есть великая любовь… Почувствовать красоту мира, как великую любовь, терпеливо ждущую нашего ответа – вот, что требуется от нас.
Человек, ответивший этому требованию, сломал скорлупу, отделявшую его от Бога и сказал: "Я и Отец – одно".
Нет, Он не стал равным Богу. Я очень много раз говорила о великом различии между равенством и единством. "Отец мой более меня" и все-таки "я и Отец – одно". Он называл себя сыном человеческим, был вполне человеком и одновременно сыном Божьим, потому что сломал все, что отделяло Его от Бога.
Звезда не перестала быть звездой, войдя в гармонию Вселенной, прислушиваясь к каждой другой звезде, ведя таинственный разговор с ней. Лист не перестает быть листом, оставаясь неотъемлемым от Дерева, пока он живой лист.
Вот эту неотъемлемость от Целого, неотделимость Сына человеческого от Бога не могли понять люди, отделенные от своего божественного Отца. Им было страшно и непонятно в Пустыне, где на тебя смотрят и с тобой разговаривают горы и деревья. Им страшно, неуютно и незащищенно в своей собственной безграничности. И человеку иному, чем они, человеку, который чувствует великую полноту жизни там, где они ёжатся от ужаса, такому человеку они не верят. И... убивают Его. Им нужна скорлупа – ограниченность. Или ты человек, имеющий свои границы, или Бог, но тоже ограниченный нашими представлениями о Тебе. Отграниченный, отделенный от нас, не вмещенный внутрь нас.
Бог всемогущий, отстраненный от нас Владыка. Я – марионетка, которую он дергает за веревочки.
Но человек, назвавший себя сыном Божьим (а заодно и всех нас Его детьми), человек, сказавший "я и отец – одно" – такой человек не совместим с ходячими представлениями о Боге и человеке.
Между тем, наша насущная задача – узнать Бога внутри человека, увидеть Его внутри мира – доглядеть мир до его последней глубины, до Сути, до Сущего. Вечно. Во глубине мира есть вечная неиссякающая Любовь.
Никакие сверхъестественные явления, никакие увиденные глазами, показные чудеса не дадут такого ощущения полноты и смысла жизни, как красота этого естественного мира, влившаяся в наше сердце, как великая Любовь.
Все тот же лес. Все гуще, глуше
В чащобу, внутрь души маня,
Какой поток любви обрушил
Ты, Боже святый, на меня!
И вот, воображенье тонет
Смолкает в море бытия.
Здесь Ты и я. Нет посторонних
Здесь только мой Господь и я.
Нет никакой мечты о чуде
И о посмертии в раю.
Когда ж узнать сумеют люди
Сейчас и здесь Любовь Твою?!
_____________________________
[1] – Вскоре после войны газета "Правда" критиковала академика Сырника, предложившего рассматривать реальную молекулу как резонанс нескольких мыслимых структур органической химии.
[2] – Thegoodhearth. L., 1997.
Основной текст – Г. Померанца, поправка, стихи и post-scriptum З. Миркиной.
Лекция, прочитанная 13 ноября 2009 года в Музее акционерного дела и финансовой истории (ул. Донская, д. 9)
ПРИЛОЖЕНИЕ. ВОПРОСЫ на лекции 13.11.09
Вопрос: Что можно делать, чтобы это вместить?
Григорий Померанц: Чтобы вместить? Как вам сказать? Найти какое-то время – если не каждый день, то по возможности почаще, когда вы стараетесь сосредоточиться хотя бы на словах Христа "Царство Божие внутри нас". И подумать, что это действительно за царствие Божие, где-то в глубине прячется? Если уйти от повседневных впечатлений, раздражений, поверхностных влечений, уйти вглубь или, если вы можете, сосредоточиться, глядя на дерево. Как князь Мышкин сказал: "Разве можно увидеть дерево и не быть счастливым?" Есть масса способов. Надо иногда уходить от повседневных забот и погружаться в созерцание.
Это, как вам сказать: и просто, и не просто. Первый толчок я получил, когда мне было 19 лет в 1937 году. Не все люди в это время были арестованы, а были и те, кто просто грелся на солнышке – это, в частности, и я – приехал в Евпаторию, где отдыхала мама, и увидел, что на пляже сидит человек, и смотрит, смотрит в море. Я спросил у мамы, что это за человек? Она сказала, что это поэт Нистор. Я смотрел на него и думал: "Что же он в море увидел?" Это было для меня первым толчком к тому, чтобы понять, что есть возможность погрузиться в созерцание какого-то предмета или мысленно можно просто сидеть в своей комнате и погрузиться в какие-то слова, которые ведут к этому, как, например, слова Христа, что "Царство Божие внутри нас". И если вы упорно будете к этому стремиться, то это у вас получится.
У меня сперва ничего не получилось. Вот он сидит и смотрит, а я смотрю и ничего не вижу. Но это во мне запало и осталось, и я при случае, если обстановка как-то располагала к этому, учился созерцанию. Но в особенности мне помогла встреча с Зинаидой Александровной. Я смотрел, как она уходит в созерцание. Если можно её не тревожить каждое утро она час, два смотрит в окно на какую-нибудь ветку и из этого рождаются стихи. И когда я присмотрелся к этому, то у меня тоже начало что-то выходить. После первого года совместной жизни мне заказали довольно скучную статью "О вульгаризации марксизма в антирелигиозной пропаганде". Я начал писать эту статью против вульгаризации, и гуляли мы в Рублевском лесу. Солнышко светило, март месяц 1962 года, и у меня неожиданно начали появляться какие-то мысли, которые явно не влезали в эту статью. Они как-то её разрушали. Вышло что-то самостоятельное. И так родилось моё первое эссе "Две модели познания". А потом они пошли одно за другим. Были некоторые темы, которые рождались только в определённой обстановке. Вот, например, о князе Мышкине я писал только летом на даче. Два лета я писал и смотрел на сосну перед лоджией и, глядя на сосну, вспоминал "Разве можно видеть дерево и не быть счастливым".
Зинаида Миркина: Вспомни, что ты так до этого в лагере смотрел первый раз на дерево.
Г. Померанц: Отрывочно это у меня было и раньше, но просто с 1962 года это стало для меня постоянным. Способность к этому накапливалась постепенно. Так что не отчаивайтесь, если это сразу не получается.
З. Миркина: Я немного добавлю. Ты привел очень хороший пример. Что я хотела сказать - главное, что, наверное, общих способов для этого нет. Я недаром писала в своих сказках, что на вопросы "как", "где" и "почему" волшебники не отвечают. Способов нет, но есть одно слово, которое мне хочется сказать – это бескорыстие. Вот Григорий Соломонович сказал, как он начал писать, А он не сказал об одной вещи. У нас был один разговор в этом лесу. Он сказал, что вот ты нашла себя в том, как ты пишешь, а я – нет. (Он еще не писал тогда.) А я нашел себя в том, как я живу, как я люблю. И очень светло это сказал. Абсолютно без всякого повода. И я подумала: "Ты мне ничего лучшего никогда не говорил". Что интересно – как фея подслушала. После этого он начал писать без конца. Вот когда это становится на второе место, когда человек не начинает думать: я поэт, я тот, а что я сделал, а я, я, я – вот тогда-то всё и начинается. Вот тут-то самое главное. Если будет это бескорыстие. Очень глупый Сальери, которому Моцарт давал слушать невероятную музыку – он ее слушал – а думал о чём-то другом, о своём "я". И получилось что-то страшное. Это же только смерть получается. Научиться можно только бескорыстию.
Г. Померанц: Я, пожалуй, хочу добавить, что вовсе не обязательно, чтобы это у вас рождало какие-то слова. У нас есть одна подруга, довольно молчаливая, но мы с ней очень охотно гуляем. Она как-то очень глубоко молчит. Нам хорошо рядом с ее молчанием. У одного это рождает слова, у другого просто разрабатывает какой-то пласт в вашем сердце, в душе, в который вы можете уходить, преодолевая все зигзаги жизни. Есть какой-то уровень, в который можно бросать все неприятные ощущения, как окурки в океан. Они там утонут незаметно, а океан останется океаном. Вот эту океаническую глубину надо в себе разрабатывать. Она, впрочем, иногда есть у маленьких детей.
З. Миркина: У них есть возможность этого.
Г. Померанц: Есть порывы, всплески. Достоевский считал, что дети до года особенные. Они воспринимают мир как целое. Они еще не научились делить его на частности.
З. Миркина: Еще Христос сказал: "Будьте как дети".
Г. Померанц: Потом, ставши взрослыми, к этому не так просто вернуться. Научившись всему, что знают взрослые, восстановить всё, что чувствует ребенок. Вы только начните. Главное искать и искать какой-то глубинный уровень, который позволяет даже в нашем возрасте и с нашими болезнями сохранять ту радость жизни, которую мы как-то имеем.
Вопрос: Меня очень мучает вопрос. Это чувство – оно прекрасно. Отец Георгий Чистяков – его уже нет в живых – говорил, что легко верить в Бога, идя по полю, а вокруг лес и красота. Но когда приходишь в больницу и видишь там страдание, можно ли этому человеку, который страдает, что-то нужное сказать? Я сейчас прихожу к девушке, которая попала под машину – можно ли как-то в таких условиях сохранить это или может как-то ей это передать? У меня, к сожалению, какая-то стена стоит, и я не могу поделиться своей радостью, потому что я здорова. И как говорить ей: "Посмотри, какое дерево видно из окна?"
Г. Померанц: Не обязательно говорить об этом. Понимаете, способов может быть сколько угодно. Я могу сослаться только на то, что Зинаида Александровна в молодости пять лет пролежала в постели – с 21 до 26 лет, – испытывая невероятные мучения, и до сих пор эта болезнь её не оставила. Она "подныривает" под неё, под боль.
З. Миркина: Я расскажу про другой случай – я не буду говорить про себя. В далекой молодости был в моей жизни такой эпизод. Ко мне прибегает подруга, которая жила недалеко от меня. Тогда не у всех были телефоны. Она бежит к нашему телефону, чтобы вызвать скорую помощь для матери. "Мама умирает", – говорит. И происходит невероятное – мы вызвали скорую помощь, я пошла с ней. У её матери был непрекращающийся понос. Всю ночь мы были возле неё, и что было тогда? Я знаю одно – может, зря я про этот случай говорю – тогда уже совершился мой религиозный опыт – то, что выразил Силуан: "Держи ум свой во аде и не отчаивайся!" Этих слов я тогда не знала, но что в аду можно не отчаиваться – это я почувствовала. И что отчаяние – всегда неправда – это я тоже почувствовала. Конечно, сказать это отчаявшемуся человеку словами – это ужасно, это нельзя. Я просто была рядом с ней. Я всю ночь делала всё, что нужно. Я совершенно соединилась с почти умирающей женщиной – она не умерла тогда – и отчаявшейся моей подругой. Я соединилась с ними, но у меня при этом был совершенный внутренний покой. Как это сказать больше – не знаю. Но подруга мне сказала, что она это чувствовала и что ей это было нужно больше всего на свете.
Моя мама 34 года назад умирала от рака. У меня было чувство, что когда-то она меня выносила в себе, а теперь я её ношу в себе. Мы были с ней совершенно нераздельны. Странно сказать, но мы с ней очень хорошо жили весь этот год. Год тяжелейший, но мы с ней хорошо жили. И в тот момент было удивительное чувство абсолютной нераздельности с ней.
Если вас это тяготит, что ж – тогда ничего не скажешь. Нельзя свою душу насиловать. Но если вы любите, то любовь каким-то образом всё пробьет.
Потом были поминки – мои родители были люди не религиозные, хотя мама, я считаю, была стихийной святой. Во всяком случае – праведницей. Родители в Бога не верили. И отца очень пугало, что мы с Григорием Соломоновичем слушаем Баха, слушаем Страсти. А когда мама умерла, он и сам стал всё это слушать. Поминки по ней были самые атеистические, но это была стихийная литургия, потому что у меня была совершенно открытая душа, в которую я всех принимала, и это чувство совершенно открытой души – это главное чувство.
Вы не можете себе представить, сколько это даёт. Всё можно вместить туда, и всё страдание вместить. Конечно, не словами говорить: "Смотри на этот мир", нет! Тут ничего не скажешь. Тут только надо уметь быть. Вот всё, что я могу сказать.
Г. Померанц: Ну как? Что-то вам дало, что сказала Зинаида Александровна?
– Да.
Вопрос: Вот ребенок до года – почему он близок к этой высоте? Наверное, потому, что у него ещё нет эго. Не родилось.
З. Миркина: Да. Нет скорлупы.
Вопрос: Скорлупа – это тоже интересный момент. Адам и Ева употребили яблоко, А что это значит? До того, как они его употребили – им было сказано: "Не делайте этого!" Они были такими, каким их сделал Бог. Им было сказано – съедите – умрете. Но они съели. Что это значит? Что они захотели выделиться из этого единого. Они хотели создать эго, они хотели, говоря современным языком, создать индивидуальность. Есть Единое, но есть и отдельное от человека. Мы должны стремиться к единому. Но человек отдельный. Он хочет это единое иметь в своем отдельном. Вот что интересно! И тут беда в том, что это отдельное употребляется во вред человеку. Отсюда происходит зло. Проблема в том, как это отдельное объединить с единым. Сказать: "Войди в это единое?" Проблема в том, что все эти отдельности – они контрастны, они разные. Как в живописи. Это не один цвет – это контрасты цветовые, но они должны быть в гармонии, так же, как в музыке. Вот гармония и есть единство. Мой вопрос: вот это соотношение единого и отдельного. Как этот вопрос решается?
Г. Померанц: Никакого общего способа для этого нет. Каждый человек стремится, если он действительно глубоко живет, развить в себе чувство этого единства так, чтобы оно подсказывало, что делать в разных случаях жизни, подсказывало ему правильный шаг и помогало быть в ладу с этим всеобъемлющим целым, сохраняя в то же время свою личность. Ни в коем случае нельзя бояться быть личностью. Но личность – это не просто отдельное. У Достоевского есть такие слова: "Сильно развитая личность, вполне уверенная в своём праве быть личностью, уже не имеющая за себя никакого страха, ничего не может и сделать другого из своей личности, то есть никакого более употребления, как отдать её всю всем, чтобы и другие все были такими же самоправными и счастливыми личностями". Ответ на это противоречие – любовь.
Вопрос: Я сегодня читал книгу "Наука ищет Бога". Она написана одним английским физиком. Сейчас астрофизики и другие бьются над вопросом, что материя составляет во Вселенной только 5% – это буквально всё, начиная от электромагнитного излучения. То, что такая книга появилась, и ученые действительно ищут Бога – идет ли это на пользу науке? Наука способна вот так приблизиться к пониманию Бога?
Г. Померанц: Я думаю, что точные науки по самой своей природе подойти к Богу не могут. Потому что они оперируют атомарными фактами, а Бог – это по ту сторону всех атомарных фактов., т.е это нечто для нас непознаваемое, но ощутимое. Нечто такое, что мы можем почувствовать, как некий залив, который доплескивается до нас, что мы можем до какой-то степени постигать метафорически. А представлять себе, что точные науки ответят на этот вопрос, - наивно. Это не проблема науки. Наука занимается только теми проблемами, которые могут быть разрешены в рамках понимания мира как совокупности осколков, атомарных фактов – по выражению Бертрана Рассела. В Единое наука никогда не влезет. Это вопрос душевного и духовного опыта. Это вопрос, который всегда до какой-то степени решался религиозным опытом.
З.Миркина: Я могу прибавить, что Бога познают, только вмещая Его. Это очень и очень важно. Извне познать Его нельзя. А наука может только одно – придти, удариться лбом и сказать: есть непознаваемое. Моя гордыня кончена. Вот эта роль науки очень правильная, и тогда она может что-то сделать. И не в познании Бога, а в своей области. Вообще она очень многое может сделать, но если не будет лезть туда, где она ничего не может.
Г. Померанц: Пожалуй, к этому можно добавить, что и религиозный опыт тоже не может быть выражен в каких-то точных словах. В древних Упанишадах, которые, как считается, возникли в VIII-VI веке до Р.Х., там мудрецы задаются вопросом: "Какой Атман?" Предлагают различные определения Атмана. И Яджмиьявалкана всё отвечает "Не это". Этот способ подходит – ряд отрицаний ограничивает ту область, в которой мысль может действовать и из которой не может проникнуть в некую область в центре, которая ей уже недоступна. А дальше начинается таинственный опыт глубины сердца. Это кстати называется апофатическим богословием. Негативным богословием. Т.е восприятие Бога отрицанием всего, что не Бог.
Вопрос: Человек драгоценен для Бога, и ему нужно выживать. А какая форма любви должна быть, чтобы этот человек не погиб? Меня тревожит, как я должна любить, какая форма моих чувств должна быть в моих детях и внуках, чтобы они не обросли этой скорлупой? Как к ним пробиться, чтобы они не потеряли Бога, а Бог не потерял их?
Г. Померанц: Есть такая притча. Какая-то птица все совершенствовалась, чтобы яйца были крепкие и не разбивались, и добилась того, что цыплята не могли разбить скорлупу и вылупиться.
З. Миркина: Повторяю, что на вопросы "где", "как" и" когда" волшебники не отвечают, и на это надо согласиться. Потому что вы ищете какой-то рациональный ход, а тут ход другой. Я понимаю ваш вопрос очень хорошо. Я тоже бьюсь со своими внуками. У меня нет прямых внуков – у меня не было детей из-за болезни, но у меня есть внучатые племянники. У меня есть очень много детей, которых я не рожала, но которых я воспитывала. Вопрос очень больной, и я знаю, что иногда я вижу такую невозможность сказать. Что я, как Христос в Назарете, где Он ничего не мог сделать. Да, есть какие-то вещи, какие-то стены, которые мы пробить не можем без сотрудничества с теми, кто хочет идти нам навстречу. Это великая трагедия мира – она есть. И нам остается всё-таки, несмотря на это, быть самими собой. У меня есть одна строчка в стихе о деревьях, что они говорят друг с другом через Бога. Ну а напрямую – никогда! Нам очень хочется прямо сказать: ну пойми меня. Но не поймет. Если в это время я начинаю, когда меня совершенно не понимают, молчать и молиться, как-то устремляюсь в глубину свою, то вдруг, может быть, а может не быть – что люди вдруг ощущают что-то, при чём надо замолчать. И даже в очень страшные минуты, когда я чувствую, что мой ребенок совершенно уходит, а это испытание для меня, чтобы я все же осталась самой собой. И этим я оставляю для него возможность придти туда, куда ему нужно. Не отчаиваться и здесь. Это очень трудно. Я не слова вам говорю. Ох, как хорошо это знаю! Но, тем не менее, это нам надо знать. Это задача.
Вопрос: Мой вопрос касается термина, который стал сейчас очень модным, именно модным, почти затертым в нашем государстве, который используют к месту и не к месту – это духовность. Раньше осторожно к нему относились, а сейчас с учетом определенных спекуляций вокруг темы религиозности это слово употребляю очень многие, кто в других условиях и не воспоминал это слово. Мне интересно ваше мнение вот по какому поводу. Вы в книге "Великие религии мира" глубоко разрабатываете религиоведческую тему. Не везде есть понятие Бога, с которым сейчас обязательно увязывают понятие "духовность". Тот же синтоизм, тот же буддизм со своей спецификой. Духовен только тот, кто может сказать о своём Боге, или и те, у кого нет этого Бога, тоже могут быть духовны?
З. Миркина Конечно могут.
Г. Померанц.: Вы знаете, некоторые люди, которые сами принадлежат к традиции единобожия, признают буддизм полноценной религией. Одним из таких людей являлся Мартин Бубер, который сам был иудаистом. Или монах-траппист католик Томас Мертон. Когда он побывал в Гималаях, один из его собеседников – местный Ринпоче – признал его естественным Буддой. Тут разные слова. На самом деле решает глубина духовного опыта. И слово Бог не всё решает. В конце концов, Бог есть, но Он непознаваем. Ну и что ж? Важно то, что вы чувствуете в своей глубине, имеете то, что можно назвать и этим словом, или терминами буддизма – они тоже прекрасны. В нашей книге мы придерживаемся такой точки зрения, что глубина каждой великой религии ближе к глубине другой великой религии, чем к своей собственной поверхности. На самом деле бездна лежит между поверхностью и глубиной. А какие слова употребляются – это разные культурные традиции.
З. Миркина: Тут не только это. Мне кажется, что ваш вопрос относится не только к разным традициям, что вообще человек, который не употребляет слово "Бог", может ли он быть духовным? Разумеется! Дело не в словах. Дело в той глубине. Я – дочка старого большевика, была совершенной атеисткой. При этом у меня возникли невероятные вопросы о страдании, о мире. Не буду сейчас рассказывать о своём опыте, но во всяком случае я, что называется, как лбом можно удариться о стену, так я ударилась об это слово. Оно из меня как бы высечено было. И вот тогда-то я просто не могла его не произнести. Когда оно изнутри выходит – это то, а когда просто повторяется, то все слова, которые просто повторяются, тоже затертые слова.
Вопрос: У меня личный вопрос к Зинаиде Александровне. Вы это обсуждали уже неоднократно, как встреча с Зинаидой Александровной повлияла на ваш духовный путь. На обретение пути. Какой гигантский толчок вы получили в своей жизни, когда встретились с ней. А для Зинаиды Александровны встреча с вами – тоже была каким-то событием, которое тоже дало сильный толчок? Понятно, что жизнь не имеет сослагательных наклонений, но что бы было, если бы вы не встретились? Не у всех такие встречи происходят. Не происходит союз двух людей, для того, чтобы искать какой-то общий дух. Как тогда быть? Важно ли это, или неважно?
З. Миркина: Я отвечу и на первый, и на второй вопрос. На первый. Однажды ответ на такой вопрос обсуждали две женщины, которые были на моем вечере. Потом одна из них мне рассказала. Григорий Соломонович после нашей встречи начал писать и писать очень много. А я вероятно, почти наверняка, не встретив его, просто бы не выжила. Вы меня бы не увидели. Я была очень больна и жила в среде, которая меня не понимала. Он просто меня вынянчил, и я в его лице встретила что-то невероятное, без чего не могла бы быть жива. Первая наша встреча – когда его привезли к нам на дачу слушать стихи незнакомого поэта. Я вдруг увидела впервые такое понимание. Там вообще было нечто необычное. 12 часов он не давал никого накормить из гостей. Он только слушал стихи. Я увидела, как будто две бездны в глазах куда проваливаюсь. Я увидела вдруг то, что мне нужно – как ему нужны мои стихи. Это такая цепь, круговая порука. Это невероятно важно. Богу нужно от нас то же внимание и понимание, причастие. Это бесконечно важно и нужно. Вот на прошлой лекции, на которой было гораздо меньше слушателей, мы приводили слова Ангелуса Силезиуса: "Я без Тебя ничто, но что Ты без меня?" Это очень важная тема. Сейчас мы, конечно же – одно целое. Ни одно мое стихотворение не выходит без того, чтобы он его не принял. И ни одна его статья не выходит, чтобы я ее не приняла. Двадцать раз и то, и другое. Мне даже трудно сказать насколько колоссальное значение для нас обоих имела наша встреча.
Что же делать, когда таких встреч нет? Я вам скажу, что я вообще была совершенно уверена, что я останусь одна. Потому что не было человека рядом, который бы увидел, разглядел мою душу. И я готовилась быть одной, причем я некоторых огорчила, когда вышла замуж. Я жила очень полной жизнью, и была одна, и могла быть одна. А вдруг я стала как все. Правда, что меня бы не было, если бы не Григорий Соломонович. Но готовность быть одной – очень важна. Внутренне я не принимаю сама для себя монашеских обетов. Но обет даётся внутри души. Для меня не могло бы быть замужества, если бы человек совершенно не разделил мою душу. Как Григорий Соломонович счастливо сказал тогда: "Ты нашла себя в том, как ты пишешь, а я нет". Так и я могла сказать – я очень просто это говорила, хотя конечно, эта встреча – величайшее счастье. Но она подготовлена тем, что вы готовитесь быть одной, и можете обойтись без этого. У Рильке есть строчки, которые я переводила, – конец элегии к Марине Цветаевой: "Боги обманно влекут нас к полу другому как две половинки в единстве. Но каждый восполниться должен сам, дорастая как месяц ущербный до полнолуния. И к полноте бытия приведёт лишь одиноко прочерченный путь через бессонный простор". Когда встречаются две восполненных души, тогда получается что-то третье. Я прочту одно старое стихотворение:
Нарастанье, отступанье тиши,
Нас с тобою только сосны слышат,
Прямо в небо, прямо в сердце вниди,
Нас с тобою только звёзды видят,
Наклонившиеся к изголовью,
И остались мы втроём, с любовью.
Для того лишь не умолкли звуки,
Чтоб она могла раскинуть руки.
Для того лишь мир и стал всецелым,
Чтоб она могла расправить тело.
Каждый миг ушедший воскресая.
Боже правый! До чего ж большая!
Боже святый, до чего ж огромна!
Кто сказал, что ей довольно комнат,
Кто задумал поместить под крышу,
Ту, которая созвездий выше?
Кто осмелился назвать мгновенной
Ту, которая под стать Вселенной?
Понимаете, в большом появляется этот третий, невидимый третий. И это самое главное. А доходят до него, когда не по горизонтали стремятся восполниться, а по вертикали. И когда как две параллельные сходятся две вертикали, когда говорят друг другу через Бога, но напрямую никогда, вот тогда получается вечное и настоящее.
Часть 1
|
