"Психологов нужно изолировать от людей"

"Собеседник", 16'94. Беседа с Натальей Белюшиной

Если в истории мировой психиатрии есть хоть один пример не раздвоения, а прямо-таки размножения личности, причем со знаком плюс, – на эту нишу первым претендует Владимир Леви.

"Я вам рад", – говорит его автоответчик. Надо бы: "Мы вам рады".

Психолог, писатель, художник, музыкант, гипнотизер, популяризатор, медик, психиатр-практик в одном лице заменяет отечественному читателю Фрейда, Карнеги и частного психоаналитика вместе взятых. Селинджер с ненавистью писал об американской элите, наезжающей к частным психологам на черных кадиллаках. За отсутствием кадиллаков и собственных психоаналитиков средний местный житель покупал книгу Леви и его руками за шиворот вытаскивал себя из безумия. Тестами из "Я и мы" (читается почти как "Я и ямы") развлекалось несколько поколений. Родители и дети воспитывали друг друга по "Нестандартному ребенку". Только что вышедшая трехтомная "Исповедь гипнотизера", включающая роман "Сквозняк" и большую подборку стихов, стала раритетом еще до выхода.

– Ох, как же у вас болит голова, – сказал Леви, едва переступив порог.

– Откуда?!

– Откуда знаю?... А вот отсюда. (Движения рукой возле моей головы). Вот они, болевые области, а особенно эти вот точки… Такие зажимы просто орут, корчатся, испускают черный свет – и орут!..

– А снять можно?

– Попробуем… Опустите руки, расслабьтесь… Глаза можно не закрывать. Так... Садитесь, я буду работать, а вы можете пока спрашивать.

– Вас хватит на ответы?!

– А что тут такого?

– Как же я буду записывать?

– Не понадобится. Все дословно запомните...

Скажу сразу, Леви не обманул. У нас было две встречи. В первый раз он вылечил головную боль, во второй – снял душевную. Все, что он говорил во время этих двух сеансов, которые грешно называть интервью, я помню дословно.

– Вы пользуетесь при писании какими-то психологическими "приспособлениями", словесным гипнозом, чтобы читатель не отрывался?..

– Нет, сознательно никакими такими штуками я не пользуюсь, пишу как Бог на душу положит, стараясь полностью вжиться в суть и, главное, быть внутри читателя-собеседника: как бы он это воспринял и пережил?.. Когда обрабатываю первичный текст – продукт вдохновения подвергается жесткому сокращению.

– А что во главе угла – художественность или психологическая помощь?

– Художественность выполняет любые задачи – врачебные тоже. Всякая хорошая книга отчасти лекарство.

– Что отличает вас от традиционного западного психоаналитика или практикующего психотерапевта какой-либо школы?

– Принципиальная непривязанность к какой-то одной психотехнике или отдельной теории. Я работаю с целостным человеком, со всем его миром, в который впечатана вся Вселенная – потому и стремлюсь быть целостником, многомерщиком, интегратором, синтезистом, универсалом… На самом деле в основной сути работы человека с человеком испокон века, начиная с древнейших племенных колдунов, почти ничего не меняется. Все только перемоделируется и переназывается… Психоанализ работает своей мифологией, по существу это техника косвенного гипноза, как, например, и пресловутое эн-эл-пи… Во всем этом много и здравого, и по-честному ищущего, – пока и поскольку психологические искания не превращаются в манипулятивные догмы, а говоря по нашему-нынешнему, в понты…

– Насколько могу судить, вы, простите за штамп, “хорошо знаете человеческую природу”. Не вызывает ли она у вас горечи разочарованния, отвращения?..

– Насчет “хорошего знания” – тоже миф. Нужный миф, трезво говоря – нужный моим пациентам, когда я с ними работаю… Но такой миф не должен ни в коем случае поддерживаться мною самим. Пусть они думают, что хотят, меня это не касается. Я живу в постижении, обожаю учиться, люблю изменять свои точки зрения. И не дай мне Бог возомнить однажды, что я хорошо знаю человеческую природу! Как врач, как психолог и как человек я в этот же миг и кончусь. Что до разочарования или отвращения... На житейском уровне – ну конечно, ведь я субъект разздражительный, злой, желчный, холерик, и прежде всего раздражаю и злю себя сам...

– Нет, в детстве был светлой личностью... Жизнь испортила. С моей собственной помощью, разумеется.

– “Нестандартный ребенок” – едва ли не самая настольная из всех ваших книг: в буквальном смысле вижу ее на множестве столов... Тот мальчик-вундеркинд Владик Клячко, о котором вы пишете – который сочинял такие стихи, придумывал собственную нотную грамоту, выдумывал теории, мучился, хотел на Тибет, – что с ним стало потом? Его “Песню о человечке, которого не заметили”, написанную в семилетнем возрасте, поют как авторскую...

– В некотором приближении Владик стоит перед вами. Клячко – фамилия моей мамы, фамилия изначально польского происхождения. Мальчик с шишковатой головой – вариация на автобиографические темы. А шишки вот – можно пощупать...

– Вопрос банальный и глобальный. Если бы к вам как психологу пришло на прием наше общество – какой бы вы поставили диагноз?

– Я поневоле об этом думаю каждый день, если не каждый час, и могу ответить почти без метафоры. Ответ очевиден: наше общество пребывает в состоянии глубокого шизофренического дефекта. Иными словами – не обладает целостным самосознанием. И по сей причине его обществом называть нельзя, это нечто иное…
У клинической шизофрении много стадий и форм. Можно сказать уверенно, что за годы советской власти по меньшей мере два поколения жило в режиме параноидной ее разновидности… В энной степени это было проекцией патологического развития личности Иосифа Сталина, но основа была заложена еще и изрядной паранойяльностью Карла Маркса, вмонтированной в его учение и разожженной, как факелом, маниакальностью Ленина… Все советское общество на долгие годы пронизала и мания преследования, и бред величия, и чудовищная подозрительность, и совершеннейшая глухота к искренности, к человечности, не завязанной на «идеях»... Когда паранойя выдохлась, на первый план вылезла так называемая шизофреническая диссоциированность, расщепленность, разорванность психики, когда “правое полушарие не знает, о чем думает левое”, и одна извилина не ведает о другой... Следующая стадия – увы, деградация. Рыба тухнет с головы. Поглядев-послушав наши думские заседания и кремлевские откровения, посмотрев передачу "Про это"… Можно не продолжать?

– Сегодняшнее повальное увлечение “чернухой” – тоже симптом болезни?

– Да, но также и судорожные попытки вырваться из нее, обжить какие-то новые смыслы…

– Вы верите в загробную жизнь?

– Коротко говоря – да. Но верю не по-церковному и не по-эзотерическому канону, верю по-своему, точней сказать – ЗНАЮ – из личного, очень сокровенного опыта… Отдельный большой разговор, не хотелось бы его комкать.

– Как вы объясняете вещие сны? Это работа подсознания, да?..

– Сны, относимые к вещим, можно разделить на два главных вида: вероятностно-прогностические, или интуитивно-логические, обнажающие скрытый смысл реальности – и профетические, или пророческие – внелогические сны-явления, сны-откровения. В первом случае главенствует подсознание. Во втором подает весть сверхсознание – орган вселенской целостности, в нас живущей... Подсознание занято просчитыванием будущего. А сверхсознание его уже знает. Позвольте на этой теме вот здесь и поставить точку.

– Хорошо. А с какими проблемами к вам чаще всего обращаются?

– О, разброс такой, что не перечесть... От телесных болячек до «быть или не быть»... Нет проблемы, с которой не обращались бы.

– А смешные проблемы тоже бывают?

– Смотря с чьей точки зрения. Недавно вот обратилась девушка, у которой, представьте, в ситуации, когда ей очень хорошо с ее любимым, начинает мучительно чесаться нос. Чешется нос, и все… Когда она это со слезами красочно и подробно описывала, я усиленно чесал свой собственный нос, чтобы не расхохотаться, и в результате у меня тоже потекли слезы… Потом начал пароксизмально чихать… Но все обошлось, все наладилось.

– И как же вы разрешили ее проблему?

– Не расскажу. Профессиональный секрет.

– В каких ситуациях вы не в силах оказать самому себе психологическую помощь?

– Когда влюблен. Когда умираю. Когда разъярен. Когда наслаждаюсь. Когда надеюсь. Когда верю… Короче, когда живу.

– Если на вас в темном переходе нападут трое – вы их можете разом загипнотизировать? Или сказать нечто, от чего они разбегутся?

– Случалось... Я, правда, намеренно не поддерживаю в себе постоянного подготовительного настроя к таким ситуациям, пусть лучше они меня застигают врасплох, чем жить в танковой броне…

Ну вот один случай, почти учебный, о которым могу вспомнить с некоторым удовольствием. Начало восьмидесятых годов. На Кавказе, в курортном местечке, с двумя моими приятелями-москвичами, работниками культурного фронта и отнюдь не бойцами, возвращаемся мы поздним вечером в свое съемное пристанище… На безлюдной улочке вдруг быстро нас нагоняет выросшая как из-под земли группа здоровенных местных парней, человек восемь. Оглянувшись пару раз, мы успели понять, что намерения у них крайне серьезные. Мы, естественно, безоружны. Мои спутники, вижу, бледнеют и пытаются ускорить шаг… Я: – "Тормозните, ребята, идите как можно медленнее… Драться не будем. Бежать не надо. Придумаю сейчас что-нибудь..." В голове закрутились смутные образы – легковая машина… дым сигареты… люди за столом, бутылка вина… Нас настигают… Успеваю шепнуть спутникам "все нормально, останавливаемся", круто оборачиваюсь – и… Внезапно изображаю на физиономии радостное изумление, широко раскрываю объятия, делаю широкий шаг навстречу очевидному вожаку – с громкой и беспрерывной речью. – "Дорогой, неужели ты? Вот так встреча! Вот это да!.. Думал, уж не увидимся! Вот радость, ей-богу! Ты узнаешь меня? Помнишь? Ну как не помнишь, ты же меня подвез! Ты меня выручил, вспоминай! – У тебя ведь машина есть? Есть! Помнишь, я голосовал на дороге, ты остановился, мы долго ехали, ты меня и сигаретой угостил, и дорогу объяснил, а денег не взял…" – " Не помню… Когда? Где?" – "Да на перевале, вон там, четыре года тому назад… Не, погоди, уже шесть лет прошло, даты спутать могу, но тебя-то я точно помню, такое не забывается... А вот имя ты мне сказать не успел или постеснялся... Меня Володя зовут, помнишь?.. Вот это встреча!.. Теперь моя очередь угощать. Пошли с нами, бери ребят, посидим, у нас есть вино…"

Изрекая все это с нарастающей радушной уверенностью, неотрывно глядя ему в глаза, вижу – срабатывает внушение, вожак уже начинает верить, что я либо говорю правду, либо искренне убежден, хотя, может быть, обознался… Вот он вроде бы меня вспоминает… опять сомневается, недоверчиво хмурит брови, мрачнеет – и его усатые молодцы на него смотрят как боевые псы в ожидании "фас"… Все уже почти сделано – он уже в психологической ситуации диалога, его агрессивность снята, сознание перенаправлено, он получил совершенно иной пакет мотиваций, иную роль, сам того не заметив – вижу, ему хочется уже соответствовать предложенному образу благородного, великодушного, покровительственного мужчины… И вот я уже прошу его вместе со всей компанией проводить нас домой, потому что мы, кстати же, и слегка заплутались… Он строго и величественно соглашается … Все! Сценарий нападения сорван. Сценарий наш.

Всю дорогу я безудержно болтал – рассказывал о чем-то, пытался шутить, расспрашивал... Это была, как вы догадываетесь, группка воинствующих местных националистов. Когда мы вместе пили вино, уже дома у нас, на террраске, они признались, что еще немного, и расстреляли бы нас как оккупантов, но раз уж так вышло – не могут нарушить законы гостеприимства и берут нас под свое покровительство... показали пистолеты… Потом запели свои кавказские песни… Неплохо, скажу я вам, посидели!..

– Владимир Львович, вы дали, по-моему, великолепный образчик того, каким должен быть психолог в экстремальных ситуациях жизни. А можете ли сказать, каким нельзя быть психологу?

– Чувствую, вы ждете от меня парадоксального ответа… Он и не может иным быть. Непредсказуемость – наша профессиональная обязанность. Психолог не должен ни в коем случае быть таким, каким его ожидают видеть. В частности, распространенное мнение, будто психологу нежелательно быть дураком, я категорически отвергаю на личном примере как примитивнейший предрассудок. Справляюсь, как видите… По моим личным наблюдениям количество дураков среди психологов раза в четыре превышает аналогичный показатель среди продавцов винно-водочных изделий. А если совсем серьезно, если вытягивать на афоризм – то держите: психологу нельзя быть психологом. Или, как сказал один мой пациент, психологов нужно изолировать от людей…