Журавль-лицевед. Часть II

       ...И вот кстати – из Лафатера опять –

О физиономике роста

       «Рост – самое наглядное доказательство того, что физиономика – наука парадоксальная. Именно рост, у взрослого величина постоянная, демонстрирует, что каждый физиономический признак изменчив в своем значении и может определять как почти все жизненно важное, так и почти ничего.
       Тот или иной рост может решающим образом повлиять на характер и судьбу человека, а может, каким бы ни был, не сыграть никакой роли.
       Если ваш собственный рост, что достаточно вероятно, находится где-то в пределах обычного, постарайтесь представить себе, что вы гигант, великан, и осознайте – что ощущаете, как чувствуете себя в этой увеличенной плоти, как видите мир и других людей… А теперь наоборот: мысленно уменьшите свое тело и точно так же прочувствуйте, насколько сумеете, бытность карликом… Хорошее упражнение для начинающего физиономиста!
       Глядя на людей очень большого или очень малого роста, я всегда стараюсь почувствовать, как человек сам относится к своему росту, какое место в нем занимает его размер, как он с ним соотносится. Иной большак ведет себя нагло, высокомерно, с уничтожительным превосходством; иной спокоен, уверен и – очень часто – ленив и медлителен; а иной, наоборот, словно боится своего роста, стесняется, старается будто съежиться, сжаться, сгибается чуть ли не пополам.
       Почему и что это означает?.. Я получил ответ на этот вопрос, глядя на самых маленьких, чрезвычайно низкорослых людей. Они тоже относятся к своему росту по-разному, и это сразу заметно. Один и осанкой, и поведением, и всей жизнью старается всячески распрямиться, растянуться и увеличиться – такие коротыши похожи на туго натянутые звенящие струнки: невероятно активны, стремятся всех во всем превзойти и никому ни крошки не уступить, драчливы, вспыльчивы и злопамятны. (Недаром самыми злобными и опасными существами у многих народов считаются карлики и гномы, которым приписывается самое черное колдовство, а придворные карлики при королях всегда отличались самым гнусным злодейством и интриганством.)
       Другой тип малорослых являет нам поведение противоположного знака, а именно: самоуничижение. Низенький человечек не только безропотно принимает свой уменьшенный размер, но как будто стремится довести его до предела, уменьшиться до невидимости. Держится тихо, безынициативно и робко, старается быть незаметным, сжаться в комок. Иногда поведение обретает черты детской дурашливости и шутовства: «Смотрите, как я ничтожен, унизьте меня еще больше, вам это будет приятно, и мне тоже доставит удовольствие…» Мерзкое и жалкое существование раба своего размера!..
       Но есть и еще один тип низкорослости, наиболее редкий, но и наиболее примечательный – я назвал бы его и самоотвлеченным, и самоприемлющим. Человек очень мал, может быть совсем карликом, но это почти моментально перестает иметь какое-либо значение, перестает замечаться, ибо держится малыш спокойно и свободно, с мягким достоинством, не пытаясь показаться ни больше, ни меньше. Роста как трудности или вопроса для него просто не существует, он просто таков, как есть, равен себе и такими же равными воспринимает других.
       Такие люди наделены смелым, лучистым, открытым взглядом, отличаются великодушием и умом, блещут талантами. Глядя на них и сравнивая с такими же достойными представителями племени великанов, я пришел к выводу, что величие и красота человека, и телесная, и духовная, соединимы с любым ростом и не зависят ни от какого размера.
       Если же эта зависимость есть – какова бы ни была внешность – нет ни величия, ни красоты.
       Вас занимает ваш рост, вы усматриваете в нем свое преимущество над другими или наоборот, свой недостаток, свою ущербность?.. В таком случае я скажу вам: душой вы еще младенец, будь с виду и Голиафом, и в самых зрелых годах.
       Ребенку или подростку пристало и огорчаться по поводу того, что он меньше других, и радоваться, что больше, или наоборот.
       Но если вы, взрослый человек, зависите внутренне от своего физического размера, отрицательно или положительно, значит, ум ваш не развит, достоинство не укреплено.
       Господь да поможет вам возрасти духовно!»

О физиономике походки

       (Лермонтовский Печорин обладал именно таким характером и такою походкой – похоже, Михаил Юрьевич внимательно почитал Лафатера, но, не исключено, мог и самостоятельно высмотреть данный типаж, тем более что писал его с себя самого.)

       Слишком гладкая, плавная походка у мужчины – плохой признак: такой человек немужествен и ненадежен, скорее всего, он лицемер и обманщик. Мужчина уверенный, смелый и честный ходит слегка вперевалку, умеренно двигая наискось руками. Если же раскачивание тела ходьбой чрезмерно, то это признак педантичности и мелочного тщеславия: каждый шаг делается как бы отдельным и доводится до крайней степени завершения вне связи с другими. При очень большой выраженности этого признака есть резон заподозрить помешанность или чрезвычайную глупость.
       У женщины плавная походка – часть ее красоты и обычно свидетельствует если не о целомудрии, то об умении сдерживать или скрывать свои страсти; вихляющаяся же ходьба – откровенный знак скверного нрава, низости и развратности.
       Чем еще поделиться с вами, читатель, из моих наблюдений за двигающимися людьми?..
       Взгляните сами, сравните и убедитесь: походка умного человека отличается от походки дурака в той же мере, в какой бег породистого скакуна – от бега осла. Различие, конечно, не в скорости движения, а в сочетанности, в гармонии его составляющих. Гениальный человек может иметь и очень быстрый, легкий, стремительный шаг – как и все остальные движения – и степенный, спокойный, и очень замедленный, затрудненный недугом; иногда странную, даже на первый взгляд нелепую походку, смешные жесты и мимику; но приглядевшись, вы обнаружите, что в этих движениях все оправдано и едино, все составляет цельное своеобразие, все и свободно, и подчинено внутренней целесообразности, ничего лишнего нет.
       Бездарный же человек, с темной душой, с умом ограниченным и невнятным, всегда и ходит, и двигается так же ограниченно и невнятно; жесты его однообразны и грубы, в них много бессвязности, необязательности и несвободы.
       Qualis animo est, talis incessu – каков дух, такова и походка, сказали римляне, и воистину так!

О хамской физиономии

       Лицо грубой выделки, с непропорционально увеличенной и утолщенною нижней частью, с топорно прорисованными глазками, не особо подвижными и тускло поблескивающими, с напяленным выражением непререкаемой правоты и торжествующей власти…
       Вы узнали уже того, кто во всякое мгновение готов применить наглый напор и насилие над существом слабым и хрупким; кто говорит со скромным человеком вульгарным тоном господства и превосходства и думает только о том, как бы его унизить; кто не сопереживает страданиям ближнего, но получает от них удовольствие… Не сомневайтесь, что вся претензия такого типа подмять вас под себя зиждется на неисчерпаемом запасе его глупости.
       Природа, заметил я, создала неумными ровно половину голов, вторая половина сделана за счет первой – и всегда недостаток в одном возмещается избытком чего-то другого, в данном случае этим вот стремлением подавить, унизить и оскорбить.
       Даже самый скудный ум и опустившаяся душа хранят в себе смутное воспоминание о своем Сияющем Первоисточнике; если этот маленький световой след сочетается с темной плотской энергией, возникает страшная самонадеянность. Душевные и интеллектуальные способности уменьшаются ровно настолько, насколько раздута низовая телесность, и на лице это всегда четко написано. Не дай вам Бог оказаться в зависимости или просто в соседстве с таким человекоживотным; но, если придется, будьте уверены! – умная решительность и твердая воля всегда могут поставить скотину на подобающее ей место.

О физиономике сна

       …И еще небольшая выдержка из Лафатера – о том, как слушать глазами…
       Удивитесь ли, если я скажу, что вполне открыты и доступны наблюдающему только лицо и тело спящего, а не бодрствующего?.. Да, только во сне человек всецело таков, каков есть. Но наблюдать людей спящими вы обычно не можете, разве что самых близких, своих домашних.
       Если случится увидеть кого-то спящим, то знайте: вы видите истину в чистом виде.
       Если лицо человека во сне приятней, красивей, чем в бодрствовании – что бывает не так уж редко, – значит, душа его чище, светлее и ближе к Богу, чем сам он подозревает или чем сам хотел бы.
       Если же наоборот, лицо дурнеет во сне, грубеет, чужеет, дичает – душа темнее, чем кажется: человек носит маску добра, но внутри иной…
       Сравните лицо спящего ребенка, всегда небесно прекрасное, даже если в бодрствовании некрасиво, и лицо спящего старика или старухи, обнажающее все немощи, все пороки и набранные грехи, – вы поймете, о чем я говорю…
       О многом свидетельствуют и привычные позы сна, и манеры обращения с подушкой и одеялом. Месье Н. спит раскидываясь, во сне сбрасывает одеяло, сталкивает подушку: человек этот жизнерадостен и несдержан как в гневе, так и в любви. Мадам М. даже в жару свертывается во сне калачиком, натягивает одеяло на голову и крепко обнимает подушку: она робка, меланхолична и неудачлива.
       А вот юная мадемуазель Р. укрывается только по шейку и спит спокойно; однако уже полгода во сне обязательно выставляет из-под одеяла наружу правую коленку. Ее мать спросила меня, что это может означать.
       Я ответил: «Ручаюсь, она тайно влюблена и мечтает упорхнуть из дома с избранником сердца». Мать засмеялась: «Этого не может быть, вся ее жизнь – на моих глазах. Она еще слишком юна».
       Прошло три месяца, и мадемуазель Р. сбежала с молодым гувернером ее брата…
Если вы смотрите на лицо спящего, делайте это со всем вниманием, но взгляд не задерживайте надолго. Спящий, не просыпаясь, воспринимает ваши мысли и настроения: насколько ум его занавешен, настолько душа, напротив, обнажена. Сон сокровенен и неприкосновенен; даже если перед вами грязнейший грешник – нельзя вторгаться в его тайник: вы рискуете нанести вред не только его душе, но и своей…

Как раздеть лицо?

       Слава – взбесившаяся лошадь: несет тебя незнамо куда, норовит скинуть наземь. Если окажешься впереди нее, тут же укусит; а не дай боже, сзади – лягнет так, что мало не покажется…
       Журавлю от своей славы доставалось и сзади, и спереди. Самым яростным критиком был немец Лихтенберг, физик с философскими замашками, эссеист-афорист, язвительный умник с острым пером, оголтелый материалист. Написал целую диссертацию, опровергающую физиономику, можно сказать, антифизиономику. Тезис «внешность обманчива» получил в ней до сих пор не превзойденное обоснование.
Лафатер обвинялся в том, что в носах писателей видит больше, чем в их произведениях. Журавль и вправду, как мы уже убедились, особо неравнодушный к носам, тут, конечно, подставился; художественно влюбившись в нос Гете, воспел ему такую восторженную хвалу, особенно самому кончику, бесподобно выточенному, в котором, по его ощущению, и выразилась вся поэтическая мощь его великого друга, что и самому Гете стало конфузно. Он и раньше, тогда еще, на горных прогулках, увещевал Лафатера: наблюдать-то ты наблюдай, все описывай, сравнивай, но обобщай осторожнее, не то наведешь власть предержащих на мысль, что преступников следует казнить до совершения преступления…
       Лихтенберг же язвил:

       «Если встретишь человека с противной физиономией и сочтешь его порочным и подлым, не удостоверившись в этом, рискуешь попасть впросак: этим человеком можешь оказаться ты сам, случайно заглянув в зеркало…»
       А уж как наиздевался над Лафатером за то, что тот пришел к заключению, будто гениальность Ньютона физиономически выразилась в его прекрасных глазах и густых, мягко извитых, близко сходящихся и низко посаженных (как и у Леонардо) бровях.
       «О, брови, о, всемогущие брови, вам нет преград! Что вы только не сотворите – и бином выведете, и закон всемирного тяготения. А что там за вами, выше и глубже, в несчастной, ничего не значащей голове, разницы нет.
       Точно такие же брови, как у сэра Исаака, я видел у одного уличного торговца, пьянчуги, у вора-карманника, пойманного на рынке, и у идиота, мычавшего и пускавшего слюни. Наверняка все они тоже гении…»
       Лафатер отвечал спокойно и кротко; обычно он соглашался с доводами оппонента, принимал их – я бы даже сказал, обнимал – и, подкрепленный энергией противника, как айкидоист, выруливал на свое.
       Да, написал он в открытом послании Лихтенбергу, внешность обманчива, безгранично обманчива, кто же спорит, в этом и состоит захватывающая деликатность предмета, это и требует для проникновения в душу, спрятанную за семью печатями, и природного дара, и подробнейших знаний, и бесконечного пополнения наблюдений, и совершенствования чутья…
       …Да, один признак и даже несколько могут не означать почти ничего (совсем ничего не бывает); но могут и означать почти все – зависит это от того целого, с которым они сопрягаются, и как раз это сопряжение – связь целого и частей – и есть поле нашего поиска.
       Работа физиономиста начинается там, где кончается очевидное. Сущность являет себя вовне только знаками: сначала вы чувствуете их, потом понимаете, а затем уже видите вполне ясно!..
       Однажды в салоне мадам Зет Лафатеру предложили физиономически разглядеть блистательного вельможу и дипломата Икс, отличавшегося отменным умением делать хорошую мину при плохой игре и наоборот; о нем говорили, что, если даже его проткнуть сзади шпагой, собеседник не приметит в лице ни малейшего движения.
       Икс знал, кто такой Лафатер, и держался, как обычно, естественно и непринужденно; когда их взаимно представили, пошутил:
       – Приятно увидеть человека, занятого раздеванием лиц, среди множества тех, кто только и озабочен тем, как бы поплотнее закутаться.
       – Боюсь, что и в искусстве раздевания, досточтимый месье, вы меня превосходите, – неловко пошутил в ответ Иоганн Каспар и тут же заметил, как Икс прижал большой палец левой руки к ладони – на его лайковой перчатке был след от этого движения, привычного непроизвольного знака прикрытия сердца…
       – О патер, мне ли с вами тягаться, смелость вашей мысли и проницательность не знают границ, – с ироничной улыбкой произнес Икс и, поклонившись, а затем приподняв голову, легким кивком с поворотом головы дал понять, что обмен репликами закончен.
       В этот самый миг Журавль ощутил напряжение его носогубных складок; под непроницаемой масочной сладостью таилась какая-то давняя горечь…
       Я увидел перед собой неудачливого любовника, беспомощного супруга, растерянного отца…
Разумеется, я не сказал никому ни слова, чтобы не осложнить его и без того запутанную жизнь. Все подтвердилось потом, когда карьера Икс завершилась падением, чередой скандалов и самоубийством…
       Еще одним полукритиком-полуконкурентом был Джузеппе (то бишь Иосиф, по-русски Осип) Бальзамо, он же самозваный граф Калиостро, мистификатор, мошенник и шарлатан, каких свет не видывал. Кого он только не обморочивал, этот толстый лобастый проходимец с мордой хитрого кота, ушами лисицы и тройным подбородком ненасытного гиппопотамчика.
       Добрался даже до Екатерины Великой, но та его раскусила, хоть и не сразу, и приказала арестовать, когда молодая наперсница маэстро едва не отбила у нее князя Потемкина. Еле ноги унес…
       В Швейцарии Калиостро бывал наездами, проводил свои скандальные магические сеансы, шарлатанил вовсю. О Лафатере, конечно, знал и не упускал случая отозваться уничижительно: «Его святейшество знает все о носах, но дальше своего носа не видит».
       До Журавля это докатывалось, подобные пакости он давно уже принимал с усталой улыбкой, но, обеспокоенный тем, что у нескольких его прихожан после приобщения к таинствам Калиостро поехала крыша, письмом предложил магу встретиться, поговорить.
       Оська в ответ схамил: «Если из нас двоих вы более образованны, то я вам не нужен, а если более образован я, то вы не нужны мне».
       Лафатер не обиделся, написал еще одно письмецо, в котором просил разъяснить, какими путями Великий Магистр приобрел свои сногсшибательные способности.
       В ответ получил записку «In herbis, in verbis, in lapidibus»: «в траве, в слове, в камне», знаменитая фраза, прикарманенная жуликом у великого Парацельса, писавшего об источниках исцеления.
       «Жаль, – грустно произнес Журавль, ощупывая глазами витиеватый, полный крючков, дуг и разрывов, похожий на лабиринт почерк суперпупермагистра. – Человек весьма даровитый, но погубивший в себе Бога и себя потерявший. Его убьет жадность. Умрет в тюрьме».
       Так и вышло. А сам Лафатер – мы с ним уже прощаемся – из жизни ушел геройски и мученически.

Гренадер-мародер

       Заканчивался восемнадцатый век, шел год его предпоследний – год рождения Пушкина. В это время Наполеон был еще генералом, но имя его уже грозно гремело. Во Франции буйствовала революция, французы были остервенело возбуждены и воинственны, галльский петуший дух бросал их на соседей и дальше…
       Кто-то принес Лафатеру свежий портрет молодого Бонапарта и попросил высказать впечатление. Журавль взглянул на смуглое, тогда еще худое лицо с твердо выступающим подбородком, тонкогубое, глубокоглазое, с намеченными заливами лба, с крутой челкой – и…
       Не смог ничего сказать сразу – почему-то смутился, заволновался и попросил оставить ему портрет на три дня, чтобы посмотреть и подумать.
       Через три дня:
       Этот низенький человек с громовым голосом очень смел, необычайно решителен и вполне беспощаден… Любит только себя; обладает невероятным умением заставлять и других себя обожать, и бояться, и обожать… Ум его молниеносно быстр, сердце одержимо ненасытным честолюбием… Он пойдет высоко и далеко… Его орудия будут стрелять повсюду… здесь тоже… да, уже очень близко… От него пахнет порохом… кровью, дымом и порохом… Многих убьет, многое совершит… Его могущество и слава будут огромными. Но он их переживет… Да, он переживет самого себя… Умрет не на поле боя и не на троне, а жалким, больным, нищим невольником, будет горько рыдать над своею судьбой…
       Пророчество стало сбываться, и быстро. Французские войска вошли в Цюрих, бесчинствовали на улицах. Все в ужасе прятались кто куда. Лафатер вышел навстречу солдатам, чтобы уговорить не грабить, не трогать мирных людей. «Именем Бога, пощадите невинных!» – восклицал он по-французски, воздевая вверх руки.
       И вдруг один гренадер-мародер, молодой громила, оскалившись, пальнул в него из карабина. Пастор упал.
       Пуля вошла в грудь наискось, пробила правое легкое и застряла около позвоночника.
       Рана была смертельной, но не сразу смертельной: еще около полутора лет Лафатер промучился кровохарканьем и страшными болями с нарастающим параличом.
       Последнее его стихотворение называлось так: «Гренадеру, который меня застрелил» – строки прощения, прощания и благословения. Пока работала рука, Лафатер успел еще и зарисовать по памяти физиономию этого живодера и что-то о ней написать.
       Он просил детей и друзей ни в коем случае не разыскивать своего убийцу, только молиться за него.
       Наполеон пережил Лафатера на двадцать лет. Мы скоро встретимся с ним и с любимым моим Журавлем в новой книге...

К началу статьи

Ключевые слова: Великие люди, Внешность, Душевное развитие, Судьба, Физиогномика, Человековедение

Упоминание имен: Иоганн Вольфганг фон Гете, Екатерина II Великая , Джузеппе Калиостро (Бальзамо), Иоганн Каспар Лафатер, Леонардо да Винчи, Михаил Лермонтов, Георг Лихтенберг, Наполеон Бонапарт, Парацельс, Григорий Печорин, Григорий Потемкин, Александр Пушкин

***

Более ранние публикации

Поделиться в социальных сетях

Вы можете сказать "спасибо" проекту здесь