Кунинград
зарисовки обитателя
В 2006 году вышла книга "Дом Куниных" – об одной прекрасной семье, дружившей с Пастернаком, с Цветаевой, с Александром Менем. О семье, прожившей целый век и нашедшей иммунитет от одиночества. Ваш покорный слуга в этой книге один из авторов; ниже – мой текст оттуда.
– Роза Марковна, – говорю громко, почти вплотную к уху, чтобы услышала, – я забыл, кто это сказал... Может, вспомните? «Жить имеет смысл, чтобы совершить то, о чем стоило бы написать, или чтобы написать то, что стоило бы прочесть» – кто сказал, Честерфилд?.. Толстой?.. Или Хемингуэй?..
– Можно то и другое, – говорит Роза Марковна, видимо, недослышав вопрос об авторе и обращаясь к смыслу. – Важно оставить след. Добрый след. Пускай безымянный. Или хороший текст, то же самое...
– Или хотя бы не оставить следа злого, грязного, да?
– Мы все творим зло, ведомо или неведомо. Можно только перевесить его. Как чашу весов...
Определение
Кунинград – такое негосударство в государстве, такая обитель – где живут кунинградцы.
Кунинград, говорю я. Другие говорят: дом Куниных, очаг Куниных, просто –у Куниных... Это все одно, просто мне кажется, что «дом» слишком мал, тесен, камерен для той мощной и многогранной миссии, которую Куниным выпало осуществить в культурно-духовной жизни России и не только России.
У историка нашей гуманитарной элиты просто глаза разбегутся. Достаточно помянуть, что семья эта ближайшим образом причастна к жизни и деятельности Александра Меня, величайшего христианского просветителя ХХ века. И еще много великих имен, множество светлых, прекрасных и высокоодаренных людей – из Москвы, из разных концов державы и из-за пределов ее – неким тайным магнитом притянулись сюда...
Пароль
С тех пор, как ученым стало понятно, что жизнь – это текст, написанный живым веществом о самом себе – иное имя ему гены, геном, генетический код – перестало быть непонятным в научном смысле и евангельское утверждение: «В начале было Слово».
Если понимать слово не только как устное или письменное, но как Текст в общем значении, как информацию – все становится на места, все сходится. О небесном не знаем – но земное бессмертно, когда становится Текстом – литературы, живописи, скульптуры, музыки, архитектуры... Текст, только Текст – в самом объемном смысле – хранит дыхание времени, жизнь души, да и тела тоже – хранит, как семя, и ждет того сокровенного мига, когда, оплодотворив плоть земную, превратится опять в живое, дышащее существо.
Благоговение перед Текстом, сакральное, молитвенное к нему отношение проходит сквозь всю жизнь семьи Куниных. И все кунинградцы, так ли, эдак ли – люди Текста, притом, конечно, не буквы, а духа.
Удивительна и таинственна кристаллизация культурной генетики; что-то связано здесь, несомненно, и со свойствами места, где человек обитает и где впечатывает в себя духовные и эстетические впечатления.
Географически Кунинград начался около московского Чистопрудья, в переулочках возле Мясницкой. После славного Приарбатья с Пречистенско-Воздвиженско– Остоженским первопрестольем это, пожалуй, второй по значению душемагнитный полюс старой Москвы. Покуда его, как и весь Тихий Центр, не сгребла лапа новорусской приватизации, отсюда, как из рукава чародея, сыпались писатели и поэты, художники и музыканты, ученые, философы, диссиденты... Из чистопрудных шпанят происходит и ваш покорный слуга. Вырос в доме в Архангельском (Телеграфном) переулке, где у частного доктора лечил зубы Ленин, и куда потом Борис Пастернак ходил на свидания со своей возлюбленной...
Чистые Пруды – это пароль, это связь. Переезд Куниных на Ба-кунин-скую («Ба» тут для маскировки, шутили мы), связь эту не отменил, а лишь обострил. Иногда вечерами оттуда, из окна, в закатных лучах, чудилось мне, виднеется в дымке не столь уж далекий золотой шпиль моей Меньшиковой башни, царицы Чистопрудья, что так очаровала отрока Пастернака. Я говорю «моей», потому что какая же она не моя, если все детство, юность и взрослых полжизни прошастал вокруг нее?.. И Кунины тут же, рядышком...
Двадцатый, полный чудес и ужасов век, они прожили целиком, прожили в России, пережили совдепию, победили ее в себе. Кунинград кометой поднялся над своим временем, перелетел в третье тысячелетие. Шлейф серебряного века тянется за ним – драгоценные нити расцвета российско-всемирной культуры, достигшей той степени выработки, когда человек ею не просто «обладает», но когда сама культура становится человеком.
Особенности пространства. Кунинградская кухня
Крохотная, но с неограниченной человекоемкостью. Кто-то скажет: знакомо, типичная московская интеллигентская кухня, она же столовая, приемная и салон-гостиная, читальня и клуб, она же агентство новостей и творческая мастерская...
Все так, но тут дополнительная особенность: сколько бы ни толклось народу, тесно и душно никогда не бывает. Толстые не дадут соврать: пространство здесь раздвижное – при любой массе тел на единицу жилплощади никто никому ничего не отдавливает, не приминает, каждому просторно, удобно, легко. Это сверхфизический факт, объяснение коего заключено в свойствах энергополя, с основным генератором в лице Розы Марковны.
Ну а то, что тут всегда сытно, даже если практически нечего есть, и выпить всегда найдется – само собой разумеется. Старинный буфет, аптека по совместительству, со скромным достоинством притулившийся в уголке у окна, обладает свойством самозарождения продуктов, нужно только уметь с ним хорошо поговорить.
Особенности протекания времени
В отличие от тех мест, несть им числа, где время проходит, тратится, уплывает – в Кунинграде оно накапливается: при-бывает и пре-бывает. На физическом уровне это ощущаешь как необычайную легкость дыхания, будто работает невидимый озонирующий кондиционер. Потом начинаешь догадываться, что так действует одухотворенная молодежная атмосфера, та, по которой так тосковалось в мое молодое время, в серых наших послесталинских стенах...
Молодежная, да, и не потому только, что здесь постоянно обретаются люди и моложе сорока, и моложе тридцати, и моложе двадцати – дети друзей, друзья детей, дети детей друзей, дети друзей детей, ученики учеников, ученики учеников учеников и так далее. Молодежная и тогда, когда дома одни старики.
Противоречие – и мучение, и счастье того, что я хочу передать, вот в чем: застал я Троих уже престарелыми, попал на хронологически финальную фазу их жизни, в чертог исхода – а УВИДЕЛ иное. Как раз у Куниных стало мне до прозрачности ясно, что истина о человеке – все его возраста, сплавленные воедино, все времена вместе взятые, всё целиком – и прожитое, и будущее: ПОЛНОВРЕМЕНЬЕ.
Внешнему наблюдателю мы предстаем только в «здесь и сейчас», только в статике мига, как плоская фотография; но мы никогда не тождественны своему возрасту, и внутренний возраст можем сами и выбирать, и менять.
Тройной портрет без иконостаса
Они словно сошли со страниц библейских повествований: две пламенные еврейки с вулканическими темпераментами – по обе руки величественно-кроткого благостного Иосифа...Теперь, когда жизнь телесная завершена, обо всех Троих можно сказать: жили долго, счастливо и умерли почти в один день.
Жили трудно. Жили без идиллии: звучали иной раз и громы, сверкали молнии, бились тарелки... Но идиллия все же была – не сахарная, а сущностная, живая. Представьте себе двух женщин, Женю и Розу, любящих одного мужчину – Юзю, Иосифа – одинаково страстно и противоположно по знаку: одна как сестра и духовный друг, другая как жена и заботливая подруга. А сам мужчина любит обеих одинаково преданно, ровно и неизменно, сдержанно и целомудренно, как рыцарь без страха и упрека. Женщинам то и дело кажется, что они терпеть друг дружку не могут, что та, другая – исчадие, что это невыносимо, несовместимо и прочая – и тем не менее, поврозь жить не могут, друг дружку любят и понимают, быть может, лучше, чем сами себе в этом признаются...
Кастальские игры
Брат и сестра с раннего детства и до последних дней иконописно красивы – недаром с них столько лепили и писали портретов. Тонко-гармоническая и одновременно сильная, крепкая выделка этих лиц и тел вполне соответствуют их добротной жизненности – и, несмотря на все хвори – здоровью, душевному и физическому. Лунный Иосиф распределял энергию равномерно, длиннодистантно; его темперамент был некоей равнодействующей между меланхолическим и флегматическим. Солнечная Евгения прожила почти все свои без малого сто годов в бурно-сангвиническом, отливно-приливном движении, с замираниями, приближающимися к депрессиям, и с могучими волнами переизбытка душевных сил, с плодами в виде чудесных стихов и романтических увлечений.
С нежнейших лет они сочиняли, писали, импровизировали, перефразировали, соперничали, потешались, жили в своих сказках, стихах, пьесах, романах... Женя и стала, по сути, первой учительницей и воспитательницей Юзеньки, который, хотя ему так не казалось – очень скоро ее интеллектуально догнал – и, идя своими путями, остался неизменным и незаменимым спутником творческих путешествий.
Иосиф: точная память, аналитическая объективность, нравственная безупречность – человек-энциклопедия, человек-камертон, аристократ духа. Евгения: артистизм во всем, тончайшая интуиция, мастерство слова, лирический дар, творческое бытие – само вдохновение. Пожизненный творческий дуэт брата и сестры, век продлившееся единение душ и умов – явление исключительное. Со стороны Евгении Куниной феномен этот увенчался фантастическим мировым рекордом: в 96 лет она стала автором своей первой книги стихов – стихов настоящих, стихов прекрасных, притом не только давно написанных, но и свежих.
Иосиф Филиппович до самых последних дней тоже писал стихи. Не для публикации, даже и не для чтения в кругу близких друзей, но и не совсем для себя.
Стихи приходили к нему как внутренняя речь, обращенная к душам гениев, чьи творения он всю жизнь постигал и стремился открыть другим. Удивительно по целомудрию и молитвенной чистоте тона стихотворение "Памяти Чайковского", написанное в 1990г.
...Ты говорил о вечности, о смерти,
О том, чему не сбыться никогда,
О счастьи жить и о печали,
Что тихими, но слышными шагами
Идет бок о бок – и стоять боится,
Затем, что не умеет быть одна...
Прости меня, что я войти пытался
В тобою заповеданные тайны.
Прости меня! Прости меня. Прости...
Такие слова можно написать только человеку, ощущаемому живым, и сомнения нет: до своего Адресата они дошли.
Черный Кентавр: Рояль воскресе
Ни в каком доме не бывает предметов случайных, нейтральных, незначащих. Вещь – всегда свидетель и соучастник живого, человеческого, психического; она поглощает бытийные потоки и каждой своей частицей каким-то образом ориентируется по силовым линиям происходящего, в свой черед на него влияя обратной связью.
Где бы мы ни оказались – во дворце или в лачуге, в конторе или в медвежьей берлоге – повсюду видим, как Жизнь стремится вобрать в себя все непристроенные отдельности бытия, наполнить их своим духом и привести к завершенной цельности. Жизнь самоорганизуется наличными средствами – как и смерть, самоорганизующаяся силами энтропии, распада и тления, активного хаоса...
Придя в любой дом, чуть осмотревшись, внюхавшись – можно довольно быстро почувствовать соотношение этих двух начал – жизни и смерти – в данный момент в данном месте, и ощутить, куда клонит судьба, как магнитит пространство и время... Опасно держать дома ненужный хлам, неупотребляемое барахло; очень плохо, когда ценная вещь – например, красивое платье или украшение, посуда старинной выделки, прекрасная библиотека или музыкальный инструмент – по многу лет не работает по своему назначению, не служит призванию. Заброшенные, безработные, обессмысленные вещи, в конце концов, как и люди, начинают терять свои души – заживо протухать (даже если материально не разрушаются) – превращаются в активную нежить – и, сопротивляясь этому, принимаются вампирить свое живое окружение, мстить, навлекать неприятности, ускорять деградацию, примагничивать гибель...
Всякому произведению – и божьему, природному, и человечьему, рукотворному – во избежание перерождения его в агента разрушительных сил, в энтропоида – требуется внимание, забота, общение, требуется деятельная любовь.
...Начало девяностых. На Бакунинской – живо помнится – при всей могучей и неизменной кунинградской закваске обстановка все более приближается к картине геронтологической клиники: тяжко болеет, несколько раз оказываясь уже при смерти, Иосиф Филиппович, слабеет почти совсем ослепшая Евгения Филипповна, сдает, не сдаваясь, вспыхивая, как береговой костерок под штормовым ветром, оглохшая Роза Марковна... А в маленькой гостиной, что перед кухней, сразу налево от входной двери, под серым чехлом-саваном молча доживает свои дни еще один больной старик, разбитый параличом.
Семейный кабинетный рояль Куниных, черный «Блютнер», Черный Кентавр, как его звали иногда в доме, – расстроенный вдрызг, осипший, надсаженный, с западающими через одну клавишами, с проржавелой, изъеденной молью, окривелой механикой... Лет ему столько же, сколько старейшей из троих старичков, в бытность Женечкой игравшей на нем Шопена и Шуберта. Уже давно охладелые пальцы, покрытые паутинной сеткой морщин – а тогда бегучие, плавучие и певучие, нежно-горячие – не дотрагиваются до тоскующей плоти белочерных зубов, до потрескавшейся, побуревшей слоновой кости...
Музыкальный инструмент – это не инструмент, а Существо, скажет вам всякий музыкант, – Существо-посредник, предназначенное для общения. Даже простенькая дурочка-дудочка, звенелка-тарелка или болван-барабан своей возможностью произвести звук так либо эдак уже приобщаются к Великой Взаимности, объединяющей всех на свете – уже живут – и уже требуют деятельности, поддержания своей жизни, точно как то разговорчивое полено, которое превратилось, как помните, в Буратино. Что ж говорить о фортепиано, общепризнанном, великолепнейшем Короле Музыки...
Я многие пианино и рояли подробно слушал, на многих играл, и могу с уверенностью сказать: каждый – совершенно особая, неповторимая личность. Фортепианные индивидуальности так же разносодержательны, разнокрасочны и разномасштабны, как и людские. Душа рояля, как и человеческая, связана с его телом, связана обоюдосторонне и всеохватно. От зачатия Звука соприкосновением пальца и клавиши – до его рождения встречей струны с ударяющим молоточком проходит миг, равный Вечности – в этот именно миг Великая Взаимность получает свой шанс сотворить чудо...
Р. М.
Я покоряюсь пустяку,
как щепка у волны на гребне,
я жизнь как падаль волоку,
душа моя от света слепнет...
Какая мысль, какая страсть
роялю разверзает пасть?
О, как надменны, хищно-грубы
его оскаленные зубы,
как королевски он клыкаст...
Но подойти, за крышку взяться –
и затрепещет нотный стан,
и партитуры прослезятся,
и очертания креста
в ключе скрипичном засквозятся,
и кто-то встанет за спиной...
И зарыдает воск свечной,
и вступят клавиши и руки
в неугасимый разговор,
пожар божественной науки...
Житье мое – позорный вздор,
я состою из преступлений,
и только музыка права,
она душа моя и гений,
она из мрачных вожделений,
из темной тайны естества
исторгнет свет, она приникнет
к Душе Вселенской – и воскликнет,
нет, пропоет... шепнет: жива...
Кунинский Черный Кентавр натворил уйму чудес еще в десятые-двадцатые-тридцатые годы, когда на нем играли приходившие в дом элитные музыканты, и в их числе такие великие виртуозы как Добровейн, Шифман, Григорий Гинзбург, Мария Гринберг – и, с большой вероятностью, часто бывавший в доме молодой Пастернак, незаурядный импровизатор. Исай Добровейн – тот самый, от игры которого уплывал в выси небесные далекий от сентиментальности Ленин и начинал испытывать желание «гладить всех по головкам», в то время как долг идейный обязывал по головкам бить – волшебник клавиш, изумительный Добровейн и стал сватом и крестным отцом Кентавра – он сам его выбирал для покупки, сам первым объездил и укротил... Живой дух семьи, кунинградский дух прибывал всякий раз, как в доме играли и пели, а когда музыка умолкала, она пряталась внутрь – в поджилки колков, в сумрак межструнья, засыпала и замирала в таинственной ткани деки...
...Теперь все кончилось. Давно кончилось.
Приходила при мне пару раз хорошая пианистка Татьяна М., мужественно пыталась играть с листа ноктюрны Шопена. Старики подсаживались, отрешенно слушали, погружались в то, что должно было быть музыкой... Исполнительница давала звучанию правильные пальцевые и жестовые обозначения, читала написанное с живым чувством, на нее приятно было смотреть – но увы, на акустическом выходе похоже это было скорее на то, как если бы колясочного инвалида заставили танцевать гопака. Запущенный инструмент испускал миазмы распада, это был уже рояль-энтропоид, и старики, мне казалось, не будучи в состоянии принять в сознание очевидность и ухослышность, все-таки ощущали, что Черный Кентавр их предает, не прибавляет духу, а отнимает, работает не на жизнь...
И вот происходит мистическое событие, внесшее перелом в уже, казалось, запрограммированную, безысходную ситуацию.
Иосиф Филиппович:
...Сумеречным утром, на границе сна и бодрствования, я услышал звуки настраиваемого (или ремонтируемого?) рояля. Пошел на эти звуки – взглянуть – и увидел, что настройщик вместе с какой-то скорее обобщенно, чем конкретно знакомой женщиной склонился над педалями – они же одновременно как бы собрание, ЖИВОЕ хранилище симфоний, концертов, ораторий – несметных даров Музыки. Спросил у невидимо присутствующей поблизости Евгении Филипповны: «Женечка, а что будут играть?» – и тут увидел, что из ОТВОРЯЕМЫХ педалей разливается все нарастающее сияние – и в то же время вступил, справа и слева попеременно, антифоном, ликующий чудесный хор, повторяющий на разные голоса, кажется, одно только слово: «СЧАСТЛИВЫЕ!.. СЧАСТЛИВЫЕ!..»
Роза Марковна:
...Когда И.Ф. проснулся, то сразу решил или понял, что слово «счастливые» относится именно к нам, Куниным… Рассказывая мне сон своим высоким дрожащим голосом, недоумевал, почти плача: «Разве же мы счастливые?»
Ну а я восприняла смысл этого сна, это одновременное сияние и звучание как простую подсказку: да, мы счастливые тем, что можем светить другим...
Я тоже слышал рассказ Иосифа Филипповича об этом сне, повторный рассказ уже для меня. Лежа в постели, не в силах даже приподнять голову, он хотел поделиться им как подарком. Похоже было, он думал – последним... Ошибся.
Сон оказался вещим в буквальном и полном смысле. Вскорости в доме действительно появились настройщики – появились нежданно, незапланированно, и не какие-нибудь, а лучшие в Москве, великолепные фортепианные доктора уже почти исчезнувшей прежней школы: старый мастер и его ученик. Привел их в дом путями неисповедимыми человек, о котором ниже... Почти месяц врачи трудились над своим пациентом – и, наконец, воскресили, вернули к жизни: Черный Кентавр вновь зазвучал – зазвучал как встарь: волшебно-светло, свежо, глубоко, наполненно, океанно...
А вслед за этой реанимацией в доме Куниных произошло тихое чудо: девятый вал антижизни схлынул, крушение миновало. Здоровье Троих пошло на прибавку – подсобрались, оклемались, все вместе прожили еще несколько лет – тяжких, многострадальных, но таких драгоценных, таких содержательных, плодотворных, прекрасных лет! – Уже одно то стоило всех мучений, что успела прижизненно выйти книга стихов Евгении Куниной... И мне довелось на ожившем инструменте сыграть несколько пьес-медитаций на ее строки, они были услышаны всеми Троими... Рояль воскресе!
Протуберанец
Протуберанец – вырывающийся с поверхности
Солнца гигантский поток светящегося вещества.
Из детской энциклопедии
А теперь, перескакивая сразу через поколение – коротенько о том, кто организовал реанимацию Рояля, кто добился издания книги стихов Евгении Филипповны…
Михаил Кунин-внук являет собой один из живых результатов кунинградского феномена – и я бы сказал, весьма весомо материализованный результат: более центнера, при соответствующем росте и комплекции. Такой вот медведь получился из маленького увальня. В регбисты бы ему или в рекетиры податься, а он, математик-экономист, все свободное время и силы двум слабеющим бабушкам и дедушке посвящал, иной раз и за счет собственной семьи. И никакого надрыва, никакого альтруистической самодемонстрации, все по-деловому, с той четкой продуманностью, которая приводит к будничной незаметности.
Любовная опека не просто продлила угасающую жизнь стариков. Миша поддерживал дух Кунинграда, принимал и передавал эстафету, возводил мощные укрепления – дабы не могли бесы тления размолоть хрупкую материю света. Страшно представить себе, что было бы и куда все девалось бы на исходе, не будь этого заботливого глаза, любящей души и твердой руки.
Зачем сдыхать со скуки,
пошто в могилу лезть,
когда такие внуки
на свете белом есть? –
каждый раз звучал у меня в голове парафразом к «Я знаю – город будет...»
Уже одним этим протуберанцем третьего поколения вся жизнь Куниных оправдана, подтверждена и вознаграждена.
Огненная ясновидица
Что сравнится с женскою силой?
Как безумно она смела!
Мир, как дом, сняла, заселила
Корабли за собой сожгла.
Б. Пастернак
Было их две сестры, очень похожих друг на дружку: Рахель и Роза. Мне посчастливилось обеих увидеть и запечатлеть в памяти одинаковое от обеих ощущение – прикосновение жаркого, чистого пламени.
Обе невероятно жизненные, долголетницы – почти до ста добрались, хотя одна всю жизнь прокурила в духоте, а другая дышала свежайшим воздухом в райском субтропическом садике. Судьбы девушек разминулись в двадцатых – круто и символически точно. Старшая, Рахель, уехала в Палестину, и дети ее родились уже коренными израильтянами. А младшая, Роза, стала христианкой и вписала не столько имя свое, сколько душу в летопись российской культуры.
Две великие страсти вели ее по жизни: Искусство и Люди – две слитные сферы непрестанного поиска и постижения, двуединый путь, по которому она продвинулась так далеко и высоко, что не передать, и по которому не переставала двигаться дальше и дальше, успевая еще и ставить на дорогу начинающих и поддерживать шагающих позади.
Не знаю, получится ли обрисовать свой уголок зрения – тот кусочек ее необозримого мира, который достался мне – вернее, что сумел воспринять. А отдавала она каждому себя сразу всю, бездонную – без остатка, без дозировки, в этом-то и особенность...
Юный ее облик являет отнюдь не красавицу, но существо дантовского накала, микеланджеловской, бетховенской мощи. Вживаясь в это лицо, слышишь Крейцерову сонату – а соната о том, как одухотворенная воля и беспощадный ум обуздывают дикую чувственность, бешеный гнев, беспредельную меланхолию...
Женская суть, женская стать той могучей природы, что не нуждается во внешней обертке миловидности. Всю жизнь в нее безумно влюблялись – и влюблялась она, чаще всего без взаимности, без совпадений, безо всего – всю, всю жизнь это существо провело в состоянии непрерывной влюбленности, возвысившейся в пожар духа.
Небольшая, компактная, изящно-плотненькая, сгущенная – человек-концентрат, квинтэссенция человека. С годами, как у почти всех носителей древних генов, все более обозначаются кровные признаки; в крупных чертах маленькой женщины проступает что-то прававилонское, заегипетское, напоминающее то лик пустынного сфинкса, то странное существо с нотрдамской стены. Старость иных высушивает, гнет и скрючивает, иных рыхлит и разносит – а ее только сжимала в комок раскаленных живых проводов, насквозь пронизанных сквозняками судеб, болью своей и чужой, меж коими для нее никогда разницы не было.
Несколько раз видел ее в моменты коротких молитвенных сосредоточений. В эти мгновения она была завораживающе прекрасна. Волшебный покой вечности нисходил с крутого холма надбровья, лучился сквозь неподвижно закрытые веки – не веки уже, а вежды... Лицо пророчицы, ясновидицы, и воистину это так.
Родилась под созвездием Льва, 26 июля 1903 года. Мой папа родился в этот же день, на 9 лет позже. Дата для празднования дня рождения неудобная: в этот день обычно в разгаре жара, обалделая лень, город опустевает, родные и друзья разбредаются по отпускам, и Львы, коим по астромифологии полагается быть славолюбивыми соискателями признаний и комплиментов, чувствуют себя покинутыми, забытыми и одинокими... С папой бывало так часто, но с Розой Марковной вряд ли.
По темпераменту, до самого последнего мига – чистейший холерик, неистовый, обжигающий, неукротимый холерик. Ураган энергии, невероятная скорость реакций, соображений, решений. И мысли, и движения быстрые, точные и прямые – никаких закруглений: кратчайший, скорейший путь ко всему. Своим прокуренным подземно-глубоким контральто, почти генерал-басом (комико-мистический контрапункт к улетающему за облака дисканту Иосифа Филипповича) – нисколько не повышая громкости и не напрягаясь, легко перекрывала любой домашний и уличный шум. Речь отрывистая, органично-категоричная, речь командарма на поле битвы.
Кто-то ее назвал «фельдмаршал Розочка». Кто-то сравнил с ядерным реактором... Человеку с такой естественной прирожденной властностью не повиноваться нельзя, но Роза Марковна, с ее переизбытком совести и рефлексии, никогда не требовала повиновения, никого не подчиняла – просто излагала необходимости как наличные данности, как погоду, как фронтовые сводки. Она лидерствовала только потому, что порядка на три быстрее и яснее всех видела, знала до тонкостей – что, кому, для кого и для чего нужно делать – здесь и сейчас, там и тогда... Ни тени диктата, ни на волосок превосходственности или давления правоты. И никакой лихорадочности: в вихревом танце со временем успевала и останавливаться, и задумываться, и покуривать, и пошучивать.
Вот она дома – действует и дирижирует, перемещаясь стремительно и беззвучно, как шаровая молния, по непредсказуемой траектории. Ее появление, даже молчаливое, всегда ощущаешь не глядя – загривком, спиной – не встречал человека (кроме одного, тоже гения общения – Ростроповича) с таким интенсивно-проникающим биополем. Даже в последние дни, когда она уже не вставала, вблизи нее сохранялся этот искристый согревающий жар...
Человек, с которым у нее устанавливалось общение и душевная связь – а таких было и остается множество – моментально и навсегда попадал в могучее поле ее интуиции и сердечного ясновидения. Приходишь к ней, слов не произносишь (да и бесполезно: вербально-различительный слух в последние несколько лет жизни почти исчез, перед тобой человек физически глухой) – но через несколько мгновений обнаруживаешь, что она все-все о тебе знает, что уже прочитала все твои последние новости, все глубины и тонкости душевного и физического состояния. Понимает – мгновенно, воспринимает – все сразу и целиком. Если у тебя болит душа – значит, и у нее: полнота сострадания безоглядная и безмерная, скрыть что-нибудь невозможно, да и зачем. Более того – можно и не приходить, все равно знает все, знает на любом расстоянии, что с тобой происходит и что может быть... Вдруг звонок – и знакомая энергичная, инфра-контральтовая, прямо в душу устремленная речь:
– Володя, я хочу вам сказать... Вы всем нам нужны... Держитесь... Берегите себя...
Вопросов не задает, потому что не услышит ответов, да она их и знает заранее. Всего несколько самых нужных и точных фраз – краткий залп из дальнобойного душеспасательного орудия, и снаряды ложатся прямиком в цель. Неожиданно могла помянуть как раз именно сейчас важного для тебя человека, книгу, лекарство или событие, дать знак, указать поворот. Как вовремя раздавались всегда эти ее звонки мне, один раз – даже в Америку...
А еще Роза Марковна любила писать малые письма, душеохранительные записочки-обереги – на путешествия, на отъезды даже недальние, на всякие случаи и на просто так. Меня этими своими талисманами удержала у самого края бездны в один из самых темных моментов...
...Моя боль за Вас, Володя, связана с постоянным ощущением глубинного мрака Вашего существа... Но боль перемежается с таким же неустанным верованием в возможность Ваших творческих взлетов и озарений… Возможности Вашего творческого духа безмерно велики.
Верю в Вас, люблю Ваше таинственное «я»... мне сродни Ваше подспудное существование между двумя мирами – спаси и сохрани Вас Бог... и память об о. Александре.
1991
*
Дорогой Володя!
Я под сильным впечатлением от книги Довлатова. Умер в прошлом году 50 лет. Жил последние годы в Штатах. Там изданы многие его книги, у нас впервые стало что-то появляться. Трагический, абсурдистский мир – неудачника, пьяницы – и крупномасштабное мировосприятие диссидента 60х годов. Эпиграфом избрал слова Блока «Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне»...
Думаю, что в крови у нас всех есть что-то притягивающее к безумию несчастливой страны.
Дорогой наш друг, что-то скучаю по Вас... Быть может, творческим духом Вы останетесь неотделимы от нашей проклятой действительности. От могилы в Деревне.
Храни Вас Господь – мы с Вами наедине – "...во дни печальные великого поста"...
Ваша Роза
1992
*
Дорогой духовно близкий человек, Володя!
Не могу выразить благодарность Судьбе, сведшей нас с Вами. Веселия душевного Вам, наш друг! Будьте в себе уверены… Вы можете очень многое и самое важное – сохранить Дух Божий в себе и в других. Храни Вас Бог!
1994
Роза Марковна считала себя плохой матерью для собственных детей, «не домашней». Не нам судить об этом, и даже не ей самой. Могу засвидетельствовать, что ее сущность, ее влияние ощущалось всеми вокруг именно как материнское в высшей степени, и если она и вправду не обладала типичным набором стандартных признаков домашней мамаши, то высочайшим образцом Матери духовной была безусловно – и для меня ею стала и остается.
Ключевые слова: Поэзия, Старость
*** Более ранние публикации
На сайте Владимира Леви: В "Избранных Публикациях"
В книгах Владимира Леви: "Коротко о главном"
Поделиться в социальных сетях
Вы можете сказать "спасибо" проекту здесь
|
