"Наемный Бог"

отрывки из новой книги

Укрощение ГолубогоДога

ясновидение и гипноз

Этот короткий рассказ, в сущности, лишь научный отчет об одном случае из моей практики.
Если врач лечит врача – ничего особенного, это нормально. Хотя и труднее обычного. Если же два врача лечат друг друга, то это уже... Когда случается такое со мной и коллегами, вспоминается почему-то благодарное восклицание библейского Давида, обращенное к Богу в ответ на очередную его милость: «Это уже по-человечески, Господи мой, Господи!..» Не нашел человек более подходящих слов для выражения своего восторга перед всемогущим Творцом, чем сказать, что он поступает по-человечески!..

Много лет подряд моим доктором и пациенткой была Вера Александровна Ф-а. Стоматолог. Кудесница. Очаровательное существо. Я лечил ее душу. Она мне – зубы.

Уровни помощи кажутся карикатурно несопоставимыми, но на самом деле близки. На обоих требуются доверие, понимание, квалификация, интуиция, уйма терпения, деликатность, решительность, искусство внушения... На обоих давит стратегическая безнадежность: телу, рано ли, поздно ли, приходится расставаться с зубами, душе – с телом.

И тем не менее...

На Веру Александровну всегда было приятно смотреть, хотя она не была красавицей. Полная, даже очень полная женщина, она казалась не толстой, а просто крупной, хотя ростом была невелика – органичная полнота Синтонного Пикника, нежно-пышная, тонкотканная... Легко двигалась, легко говорила, легко улыбалась, легко смотрела. И все возле нее становилось легким, уютным, знакомым, светлым.

Я называю таких людей гениями обыкновенности. Они ладны и цельны, они гармоничны. Простые вроде бы, прозрачно понятные, состоят из множества тайн, удивительным образом согласованных...

Совсем русская, а в лице нечто восточное: черные волосы, темнокарие миндалевидные глаза, закругленный нос с небольшой горбинкой и четким вырезом ноздрей – что-то турецкое, половецкое ?.. И за еврейку сошла бы, и за испанку.

В глубоком гипнозе, в сомнамбулическом трансе лицо это становилось лицом Сфинкса...

Восьмое следствие из Всемирного Закона Подлости составляет тот факт, что никакое здоровье не исключает болезни, никакая гармония – дисгармонии.

Вере Александровне было тридцать пять лет, когда сильнейшая депрессия с навязчивостями завалила ее в Кащенко, эту печально знаменитую базу академического института, где психиатры-шизофренологи... В который уж раз приходится поминать лихом эту серую братию, с ее дикой диагнозоманией. Это они, во главе с мрачно-павианистым боссом Андреем Снежневским (ни в аду, ни в раю не забуду его содрогательный людоедский тик, имитирующий улыбку), сделали психиатрию дубиной для сокрушения неудобных голов. Это главным образом их стараниями ярлык «шизофреник», наряду с забываемым уже «тунеядцем», а потом «диссидентом», – сделался в совковом сознании одним из ближайших наследников звания «враг народа». Судьбы, тела и души многих сотен тысяч людей были искалечены этим псевдодиагнозом.

Никакого другого они практически не употребляли – ветвили формы и стадии, лепили синдромы. Живой души с неадминистративной психикой и нестандартизованными страданиями для них попросту не существовало – а для их клинических потомков не существует и ныне. Лечат небытие своего объекта.

Вере Александровне тоже клеили разновидность, депрессивно-параноидную, что ли, не помню точно.

«Знаете, – сказал я ей лет шесть спустя, -- если у вас шизофрения, то я Навуходоносор. Слыхали про эдакого?» – «Это кто, академик, да?..» – «Ну почти.»

Вера Александровна не страдала, выражаясь снежневски, шизофренически повышенной эрудицией, она была добрым земным практиком.

В пору нашей первой врачебной встречи я был еще юнцом-ординатором. Что с В.А. происходило, почти не понимал и даже не пытался анализировать, лишь резонаторно принимал и смутно догадывался... Муж ее в наших беседах по молчаливому взаимосогласию всегда обходился стороной, как некая необозначенная запретная зона. Я видел его пару раз и слышал по телефону. Закрытый давящий типчик с фанерным голосом и оловянно-серыми сверлильными глазками, вероятней всего, мелкого пошиба гэбэшник. Жить с таким без упадов в депрессии могла только сугубая стерва, корова или святая. В.А. не была ни той, ни другою, ни третьей, но была человеком с совестью, верной женой и страстной, преданной матерью двоих своих деток, сына и дочки. Условий для постоянного внутреннего конфликта более чем достаточно.Плюс циклоидный темперамент...

Вспоминая наш целомудренный врачебный роман, прихожу к подтверждению одного постоянного наблюдения. Неуспех или успех , степень, пропорцию того и другого – в любых отношениях и делах, и в лечении в том числе – некое устройство внутри нас (имя ему – Душа?..) предчувствует, а точнее, предзнает – мгновенно, сразу, заранее, с полной ясностью, безошибочно и – в наилучших случаях – обоюдно.

То самое, да, то самое шопенгауэровское первое впечатление, то толстовское ясночувствие... Ничего для этого не надлежит делать, никак напрягаться, наоборот вовсе. Быть внутренне открытым, и все – свободным, незаглушенным, – и, не размазываясь в рассуждениях, столь же мгновенно вверяться знаку – величаемому обычно «внутренним голосом», хотя чаще это вовсе не голос, не звукоречь внутри, а некое чувствознание, мыслеобраз или преддействие...

Все не те слова... На просыпании из глубокого сна, в кратчайший, неуловимый почти миг срабатывания маятниковой пружины сознания происходит иногда пронзительное озарение – вдруг вся жизнь твоя и всеобщая, вся реальность вселенская делается целостно-обозримой, прозрачно-объемной – все связи ясны, все пути видны, все возможности обозначены, все события предсказуемы – ибо там, в измерении высшей целостности, УЖЕ СОВЕРШИЛИСЬ СРАЗУ ВО ВСЕХ ВОЗМОЖНОСТЯХ, так что у тебя, в твоей ограниченности, остается свобода выбора...
Все не те слова...

С Верой Александровной у нас именно такое, трудноописуемое взаимное озарение и получилось. Словно знакомы были за тысячу жизней – мгновенно смагнитились.

Говорили мы, как правило, мало – хотя оба большие любители поболтать – а делали дело: попеременно друг у дружки лечились.

Сперва вытащил ее я. Вытащил – не то слово. Скорее выщелкнул-вышиб – из болезни в здоровье, из тьмы на свет. На одиннадцать лет. (До следующего обострения...)

Действовал не по знанию, не по опыту, которого еще почти не было, а по четкому, как часы, непререкаемому наитию.

Первую же беседу – еще там, в Кащенко – завершил сеансом гипноза. После первого же сеанса – громадное улучшение. Снежневские зубробизоны еще не успели, по счастью, назначить ей слоноубойные психотропные, и у заведующей отделением, доктора Анны Павловны Кондратюк, одной из реликтовых представительниц корсаковской психиатрической школы, хватило решительности доверить мне лечение Веры Александровны полностью.

Непонятно, откуда еще до начала явилась уверенность, что передо мною сомнамбула фантастической встречной чуткости... Транс и гипнотический сон наступали без малейших задержек и были чрезвычайно глубокими; внушенные зрительные представления легко переходили в сюжетные переживания, так что требовалась особая осторожность. Однажды, например, при внушении “вы видите яркий мигающий свет” на лице В.А. изобразился нарастающий ужас, она чуть не закричала — тут же отменяю внушение, бужу, спрашиваю:

— Что увидели?
— Машина ехала... Прямо на меня... фарами... ослепила...

В другой раз внушил, что после просыпания левая рука будет в течение пяти минут нечувствительной. Просыпается. Поднимается... Левая рука висит как мочалка: не только потеря чувствительности, но и двигательный паралич. (Павлов назвал бы это иррадиацией торможения.) В. А. озадачена, трясет руку другой рукой, пытается разболтать, размять: “Отлежала.” Дополнительным внушением быстро все снял...

На одном из сеансов, погрузив В. А. в глубокий гипнотический сон, вышел из гипнотария и отправился в другой корпус. Вызвали меня туда для срочного неприятного административного объяснения – не сдал во-время рапорт по ночному дежурству... Покидая В.А., по раздерганности не сказал слов, обязательных в таких случаях: « до моего появления вы будете спать спокойно и беспробудно...»

Вернувшись после унизительной нахлобучки, пробуждаю В.А. и вижу, что она чем-то загружена, озабочена, огорчена. Смотрит на меня сочувственно-вопросительно, как бы утешая: «Ну что, влетело?..Ничего, все обойдется, уладится...» Определенно, что-то словила. Спрашиваю осторожно – где, по ее мнению, я только что был . После некоторого колебания точно описывает корпус, этаж, комнату, обстановку... И замолкает, прервавшись на полуслове. Я изумлен.

— Как вы узнали?..
— Все время вас как бы слышала, будто видела... Потом во сне поняла, что сплю, хотела проснуться, но не могла...
—Что было там, куда я ходил? Что я делал?
— С двумя мужчинами разговаривали, с врачами... Потом с женщиной, пожилой, седой... На левой руке у нее палец указательный забинтован... Ругала она вас...

Все абсолютно точно. Ну как после этого не уверовать в телепатию, в ясновидение, в ведьмовство, в колдовство?..

Обуял исследовательский азарт. Четырежды на последующих сеансах намеренно уходил, оставляя В.А. в гипнотическом сне и отправляясь каждый раз в разные корпуса больницы. Трижды В. А., пробуждаясь, легко, во многих подробностях описывала обстановку, людей, разговоры, происходившие в местах моих посещений. А в тот единственный раз, когда ей это не удалось, отмечались три сопутствующих обстоятельства. Первое: новолуние с отвратительнейшей циклонной погодой. Второе: сеанс был последним перед выпиской из больницы, В.А. уже собиралась домой. Третье: похмелье мое, после дня рождения... Гипносон у В.А. в этот день был неровен.

— Когда я ухожу, вы видите меня или только слышите?
— Как в кино, и то и другое... Я в вашем гипнозе как бы живу сразу везде...

После выписки, когда В.А. чувствовала себя уже совершенно уверенной и здоровой, вышла на работу, а я пошел к ней в пациенты, мы провели еще несколько экспериментальных гипнотелесеансов.

Получалось и пространственное дальновидение, и ясновидение во времени, предсказательное – но все только в пределах нашего пространства общения – пространства не физического, а психического.

– Сейчас вы увидите вашего сына... Уже видите... Где он, что делает?..
– ...На уроке в школе...Сидит за партой... Другие какие-то заслоняют... Почти не видно... Не понимаю... Не слышу, что говорит...

Телепатия не работала (или не открывалась, блокировалась?..) по отношению к домашним В.А. и к ее работе, меня не касавшейся.

Последний сеанс, на котором эксперименты решил навсегда прекратить, провели дома у Михаила Сергеевича Смирнова, известного биофизика и парапсихолога.
Хотели опробовать самую что ни на есть банальщину: внушать мысленно зрительные представления.
В. А. понимает задачу эксперимента и соглашается.

Усыпляю.

...В чем дело? Куда девалась обычная легкость?.. Я задаю вопросы, но В.А. ни слова не может из себя выдавить, онемела. Ни о каких мысленных внушениях, понятно, не может и речи быть. Пробуждаю.

Неважно себя чувствует, в голове тяжесть... Энергичные дополнительные внушения. Все проходит.
Неожиданное и неодолимое подсознательное сопротивление – почему?..

Психоаналитицки толкуя, перекрылся трансфер, этот вот утесненный, подтекстовый психоэротический компонент с переносом влечения не сюды, а туды. Но мне в данном случае наплевать на психоаналитицкий подсекс. Трансфер он и в Африке трансфер.

М. С., человек интеллигентный и деликатный, вел себя идеально, ни на чем не настаивал, ни о чем не расспрашивал. Но вероятно, В.А. ощутила его научную холодноватость, преобладание интереса к ней как к исследовательскому объекту. Я тоже на тот момент отчасти переместился в координаты чистой науки, и В.А., возможно, встревожилась, что утрачивает меня как врача.

Дома у М.С., диссидента от науки и убежденного холостяка, витала какая-то алхимическая средневековость, среди бесчисленных книг на полках гнездились реторты, аптекарские весы, камни, старинные барометры, черепа, в углах пошевеливались некие тени...

...Большой кайф – лечиться у своего пациента.

Вера Александровна обычно за сутки-двое перед моим появлением видит меня во сне и уверена, что вот-вот нагряну с очередным коренным... Когда звоню – подходя к телефону, уже знает, что звоню я, и даже иногда сразу, опережая, здоровается именно со мной. Когда сажусь в зубоврачебное кресло, блистательно хорошеет, чуть-чуть краснеет. Бормашина в ее руках мурлыкает, как котенок.

— Только не смотрите на меня, — просит В. А., и я покорно закрываю глаза и открываю рот.

"Я ЖИВУ В СКАЗОЧНОМ МИРЕ ВЛЮБЛЕННОСТИ..."

Автопортрет русской сомнамбулы. По тексту подлинного письма. 1986 г.

Это письмо-исповедь, хранящееся у меня в архиве, относится сразу к пяти тематическим разделам: «Исповеди», «Характеры», «Гипноз», «Самопрактика» и «Смысл жизни».

Пишет пожилая женщина из провинциального промышленного города, ветеран войны. Характер чистый, красивый, сильный (хотя считает себя безвольной) – из русских душевных людей,
с безграничным запасом сочувствия, доброты, терпения,стойкости, совести... Вместе с тем – неискоренимая наивность, внушаемость и детская уязвимость. Типичное сочетание незаурядной способности себя понимать и собой управлять (обратите внимание на рассказ
о самозаговариваниии зубов и работе мотористкой опасного груза) – и неспособности себя защитить, утвердить, собрать, выстроить, организовать свой успех. Поразительное соединение счастливости и несчастности...
В этой исповеди можно вычитать и намек на ответ, где таится причина такого трагического, характерно русского (но и не только русского) противоречия.

Очень многих подобных – разнообразных, сложнопростых людей я узнал самым близким образом во врачебной своей практике, в поездках по стране, в переписке. Узнав, невозможно их не любить...

Письмо приводится с сокращениями и небольшой правкой.

Доктор, можно?.. Науке мое письмо не даст ничего, мне хочется просто позывные подать...

До пенсии дожила. Вроде бы заслужила отдых, а все равно считаю свою жизнь так себе. Мне говорят: ты безвольная, бесхарактерная. Я согласна, и признак есть: подбородок маленький. А голова крупная и лоб открытый, большой — умная вроде должна быть, ан нет. По жизни как есть – бестолочь.

Сын у меня учится в вечернем институте. Способный, а ленивый до жути. Ругаю, а он: “ Я ж в тебя, мам.  Не влечет меня к достижениям...” Хоть бы тщеславия на чуток было, ведь лучше же быть дипломированным специалистом, чем электриком захудалым или сантехником. Нет, ему все равно. Весь в меня, правда истинная.

Хотела я быть учительницей, кончила педучилище, а вкалываю на заводе рабочей простой. Воля у меня работает, только если подчинена другой воле. Не начальству, нет, воле не совсем человеческой... Не знаю, как правильно это выразить...

Трусливая, а на войне шла в огонь и в воду, страх исчезал... И сейчас так, при случаях. Со смены возвращаемся среди ночи. Женщины наши жуть как боятся входить в темные подъезды. И правильно, всякое у нас тут случаться стало, все чаще... Провожаю самых трусливых, развожу по подъездам, а сама в свой тоже боюсь входить, ужас одолевает. Проводила как-то одну, не успела отойти, бежит за мной. “Там в подъезде... Кто-то...” Повела. Парочка там... Если б у себя в подъезде их увидала...

В моей жизни есть чудеса, доктор, может быть, вам любопытно? Когда-то в педучилище у нас гипнотизер Карич сеанс проводил. Я пожелала заснуть, приняла позу. Начал он убаюкивать, а сидела я с подружками втроем на двух стульях. На счете “12” засыпать начала. Тут подружки с обеих сторон стали меня толкать: “Ты что?.. Правда хочешь уснуть?” Разбудили. И хорошо сделали — я бы не увидела, какие чудеса он творил с уснувшими...

Как в дальнейшем мне пригодилось даже и это мимолетное засыпание! В армии не успеешь уснуть — будят. На теперешней работе — вставать в полпервого ночи, вечером скорее надо уснуть. Вот я сама себя и усыпляю словами того гипнотизера, и замечательно получается, сразу глаза уходят под лоб куда-то...

Доктор, я научилась сама себе заговаривать зубы!.. Разорились они у меня на сегодня уже почти все, удалять не боюсь, но очень боюсь лечить, умираю со страху. Заранее заговариваю дома только один, который решаюсь, только один зуб, на два уже не хватает силы. Прихожу — не боюсь, только раздражаю врачей тем, что не даю пройтись крючком по всем зубам. “В другой раз! Заговор на один!” Которые удалять — заговариваю, обезболивания не требуется. Один клык был с загнутым корнем, три раза докторша принималась его крутить, пот у нее выступил. Говорю ей: “Отдохните, соберитесь с силами”. Смотрит в изумлении: "Впервые встречаю такое!”

Так как же понять: я смелая или трусиха?..

Не выношу толпы, людской тесноты. По этой причине ничего не покупаю в очередях, не получаю зарплату в кассе, приезжаю на другой день, не хожу в мойку, дома купаюсь. Но тесного автобуса не миновать, на работу ездим за семь километров, битком. Всячески себя уговариваю, и все никак, страх и дурнота каждый раз. Не единожды оставалась до утра на работе, если опаздывала сразу влезть — последнею ни за что не втиснусь. Однажды в ночной автобус шагнуть никак не могла, все ждут меня, автобус фырчит, а я стою как овца у открытой дверцы. Тогда начальник мой, мужик здоровенный, грузный, спиной как всех вдавит — и освободил у двери пространство. А я все мнусь все равно... Закричал на меня: “Влезай, горе!” — тут уж прыгнула как-то, себя не помня... Вот ведь вояка! А под бомбежкой была в порядке.

Работаю мотористкой подъема опасного груза, вожу груз к аппаратчице. Безбожно засыпаю за работой, все мотористки этим страдают, очень убаюкивает ровно гудящий цех, груз медленно движется вверх, потом по цеху, а глаза сами собой закрываются. И хоть бы раз не успела выключить — просыпаюсь, когда нужно, аппаратчицу не боюсь ударить. А если на линии еще кто-то (электрик, контролер, слесарь) — ни за что не проеду мимо, чтобы не выключить — сам палец выключает, а уж потом просыпаюсь. Опять включаю, везу...

Как-то раз была повышенная температура, плохо себя чувствовала, прямо беда. Отключается сознание — подъемник выключен тоже. Очнешься — а подъемник стоит на полпути. Когда остановила и зачем — не помню. Хитро, правда?..

...Когда начинаю себя упрекать, что не сумела прожить с большей пользой, и подбираю мысленно иные пути, то натыкаюсь еще на один барьер.

Не умею ничего для себя добиваться, просто смешно. Люди административные действуют по формуле: дитя не плачет — мать не разумеет... От школы отстранили беспричинно, сократили в самом начале работы, а нельзя было меня сокращать, ни по закону, ни по делу, с младшеклассниками хорошо начинала. Друзья ахали за меня, но что толку. Сама, сама я должна была за себя заступиться, а я как парализовалась — и все, отрезало. В школу больше не смела и сунуться.

Нет у нас ни одного человека на заводе, который проработал бы больше семи лет и не имел заводской квартиры. Только я одна, единственная, живу в шахтовой, в общей. Выйду на пенсию — и вовсе не дадут. За квартирой надо походить, поголосить, кулаками постучать — не для меняэто, нет... Друзья хоть и жалеют, а осуждают, что без квартиры, так в лицо и говорят: “Не умеешь жить. Столько работаешь и не добилась!”

Правы они, признаю, но что делать, если такой дефект? Женихи погибли, заступника нет... Не умею жить за себя, душа отключается.

Вот, правда, один опыт получился. Попались мне оголтелые соседи, пьянь несусветная. Чуть не съели меня, материли, лупили. Отняли сарай топливный, пришлось делать ящик за (..) рублей. С отчаяния написала, пожаловалась. Вызвали их, одернули. Пожалела, что не выдержала, а вышло хорошо. Недавно признались: раскаиваются. Один сказал: “В самые обостренные моменты не переставал уважать”. Сарай не отдали, но хоть тихо стало. Жены их рады: дрались мужики ужасно, теперь стараются быть хорошими.

Все мои несчастья, доктор, ничто в сравнении с исключительной, ей-богу, не преувеличиваю, исключительной любовью людей, близко меня знающих. Я живу в сказочном мире влюбленности, и если писать о хороших людях, которые меня окружают, то это будут тома и тома. Только в учреждениях ко мне глухи, везде отказ. Сына не принимали ни в ясли, ни в детсад. Зато не найдете ни одной женщины на свете, чтобы хоть в третью долю было у нее столько добровольных помощниц. Сын в меня, все его любят, мне так хорошо жить на свете...

Утомила Вас, извините, это я как бы в окно выглянула из маленькой своей жизни. Всю жизнь хотела со всей силой души кинуться в дорогое, желанное, плачу, потому что заряд до сих пор чувствую в себе...