Болотно-бурый небоцвет
(Так: вахта или белокрыльник*)...
Шагает в университет
Студент, одетый в старый пыльник.
В разгаре осень. Закрутив
На набережной горсть окурков,
Борей, как некий лейтмотив,
Фокстрот несет из переулков.
Иль буги-вуги? Что за год?
(Да, с памятью сношенья плохи...)
Уже свершает поворот
Загаженный корабль эпохи.
Хватив грузинских острых блюд
И мучаясь от несваренья,
Она – от глюков на Ungluck**
свое меняет направленье.
Хоть до Ungluck'a далеко
(Картину вспомните «Не ждали»...)
И верить простакам легко,
Что светлые увидят дали.
На время распустив тюрьму –
«Нашли, мол, верную дорогу»...
Но в ногу не идти тому,
Кто потерял на зоне ногу...
И наш студент – свой овершлаг
Свершает, миру неизвестный:
Уже не быть ему никак
Звездой учености словесной.
Вдруг омерзел науки храм
И дышит прелостью распада...
А что еще он видит там –
А то, что видеть бы не надо.
В чертах ученого лица –
Оскал сексота или вора.
Там – то ли кровь, то ли грязца
Разлита возле коридора;
Жизнь впереди – как темный сон:
Как быть, когда себе неравен?
А на стене, обок окон –
Ильич, сдающий госэкзамен***...
Он дерзок – словно бы грозит
Всему, и взгляд надменно-выпукл.
Ты провалился, паразит, –
Бери обратно свой матрикул!

Студьоз выходит на простор,
Там, за Невой, блестит Исакий.
И глянь – шагает через двор
Неумирающий Акакий
Акакиевич. Новый век
Преобразил его заметно;
Но так же блещет из-под век
Свинцовый тлен воды и ветра.
Что ж, друг, зайдем в пивной подвал,
Приют надрывов и распадов –
И Свидригайлов там бывал,
И уж конечно, Мармеладов...
Вновь мутной горечью запьем
Щепоть моченого гороха...
А наверху, а за окном
Горохом сыпется эпоха.
Переменяются черты
(Не так надрывна недохватка...) –
Высокомерья нищеты
На чванство мелкого достатка.
В разгаре осень. И к пяти
Все гуще сумрак (цвета боли),
А жизнь – ну как перекати,
Перекати на голом поле.
Ну, где ты – в небе журавель?
(А уж синицу и не трогай...),
И кто с тебя содрал шинель –
Шинель души – поправит Гоголь.
И кем душа так смятена?
Едва ли и найдешь названье.
Едва ль при деле Сатана -
Так, мелких бесов ликованье.
Сонм мелких бесов: суета,
Тщеславье, похоть и напитки.
Но есть граничная черта,
Где лишь отчаянье в избытке.
Страна – в перине полусна
(Ты прав, поэт Наум Коржавин...),
А ждать – какого же рожна:
Здесь равен – кто себе не равен.
И тот поэт, что (невтерпеж!)
Сказал: пришли на смену трупу
Фотографические группы
Одних свиноподобных рож,
Он тоже прав.

А что Акакий? Приглядись:
Он тот же весь, душой и телом,
Трясется, как осенний лист,
Перед любым замзавотделом.
Но мармеладовская спесь
Порою рвется все ж наружу –
И где ей не звучать, как здесь,
В приюте бедного совслужа.
А здесь не только голытьба –
Здесь все советские сословья,
Но нетерпима похвальба
Зажитка, славы и здоровья.
И будь ты хоть лауреат,
С медалями – хоть пять, хоть десять,
Враз вразумят – пинком под зад,
А во дворе – еще довесят.
А радио хрипит. Под стол
Тут впору улететь от смеха:
Как объяснил безвестный прол****,
Вождя сбивает не помеха,
А около него стоит
Какой-то умник-выключало:
Щелк тумблер! Быстро вразумит
И – ну, Никита, жарь сначала!
Почти полвека (далеко...)
С тех пор смятенно миновало,
И переоценить легко.
Что виделось в дыму подвала,
Но стоит ли? Тот мир стоит,
Укрыт в плюсквамперфектный сумрак
С тобою нераздельно слит,
Хоть был дурак ты или умник.
Остался – грудой мятых книг,
Картин, написанных в подполье...
Да желтых фото... Что ж ты сник,
Навспоминавшись на приволье?
Ты рад бы все переменить?
Но, как судил один теософ,
Не разомкнуть событий нить –
Все предуказано. Вопросов
Ты сможешь принести мешок,
Но прошлое – неуловимо;
Лишь – с неба? – слышится смешок
Над тенью – тени той, от дыма...
Но может быть, Господь зачтет,
И может, не пройдет бесследно
«Весь трепет этой жизни бедной»*****,
Ее непонятый полет...

__________________
* Болотные растения.
** Несчастье (нем.).
*** В ту пору в коридоре Двенадцати коллегий висела картина «В. И. Ульянов на экзамене в Санкт-Петербургском университете».
**** См. «1984» Оруэлла.
***** А. Блок.